Стакан воды читать: Читать бесплатно электронную книгу Стакан воды, или Причины и следствия. Эжен Скриб онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Содержание

Читать онлайн «Стакан воды», Алексей Гурбатов – ЛитРес

Художник Мария Хазова

Редактор Светлана Суркова

ISBN 978-5-4496-0323-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ты для других живёшь на свете
И, забывая про себя,
Как будто в зной прохладный ветер,
Сдуваешь словом тяжесть дня.
Душа твоя неизмерима.
Глаза, как тёплый океан.
И сердце больше всего мира,
А светлый разум Богом дан.
Тебе к лицу твои седины.
Морщины только молодят.
Черты твои неотразимы,
А речь – ученье для ребят.
Ты словно ангел нежно-белый,
Ты точно с Неба Божество,
Своей надеждою и верой
Способна созидать добро.
Любовь твоя, как купол Храма,
Неописуема больша.
Я так горжусь тобою, мама,
Что жить умеешь не греша!

***

Урал. Октябрь. Обычный день, единственная отрада которого в том, что он солнечный. Большинство сидельцев не решаются без надобности покидать барак – на улице ветрено. А я иду по асфальтированной аллее с расстёгнутой верхней пуговицей на телогрейке, всем телом ощущая дыхание Севера. Но мне не холодно. Меня греет мысль о встрече с любимым, родным человеком.

В специально отведённое здание для длительных свиданий я зашёл последним, желая чуть раньше положенного увидеть маму через полупрозрачное стекло разделительного ограждения. Впереди ещё длительный обыск и тот, мимолётный взгляд на дорогого человека помогает скоротать долго тянущиеся минуты ожидания встречи.

Нет, не повезло. Не увидел.

«Наверное зашла в комнату обыска» – подумалось мне.

Я сделал первые шаги по лестнице, ведущей на второй этаж, где в казённой комнате с двумя кроватями (односпальной и двуспальной), холодильником из далёкого прошлого, деревянной вешалкой, спрятавшейся за дверью с облупившейся белой краской, кухонным гарнитуром местного производства, состоящего из одного навесного и одного напольного шкафов со скрипучими, отваливающимися дверцами, четырёх неудобных табуреток с круглыми сиденьями и на трёх ногах (идея зэка-дизайнера), гибридом видеомагнитофона и телевизора с маленьким экраном, узким проходом между кроватями, ведущему к большому, квадратному окну, от которого зимой неимоверно холодно, а летом очень жарко, запахом еды, табака, слёз и секса, впитавшимся в стены, на девяти квадратных метрах предстояло прожить мне и маме следующие три дня, разговаривая обо всём.

– Лёха, Лёха! Закинь вещи в четвёртую и спускайся сюда. Твоей маме плохо, – встревоженным голосом крикнул мне дневальный комнаты для свиданий.

Мгновение я не мог понять, что следует делать. Остановился. Туплю. Сердце начало бешено биться, а мозг отдал команду бежать.

Я, как вихрь, ворвался в нашу комнатушку, бросил на кровать взятые с собой вещи и три синие астры, специально выращенные для мамы в горшке на подоконнике отряда, и мухой вылетел обратно.

Два лестничных пролёта до комнаты обыска я преодолел в несколько прыжков и без стука открыл дверь в досмотровое помещение…

27 апреля, в далёком 1938 году, на южном берегу озера Исык-Куль в многодетной семье родилась моя мама – Гурбатова Валентина Семёновна. Она стала последним, одиннадцатым ребёнком. К несчастью, один братик умер от пневмонии в годовалом возрасте, а одна из сестёр-двойняшек при родах. Таким образом, в семье Семёна Иващиненко осталось девять детей – семь девочек (Нюра, родившаяся ещё в царской России, аж, в 1915 году, Лида, Лиза, Маша, Зина, Тамара, Валя) и два мальчика (Андрей и Коля).

Жизнь многодетной семьи была сложной. Нехватка продовольствия, антисанитария и это при том, что в роду Иващиненко лодырей не было. Старшие помогали родителям, а младшие, как могли, старшим. Сплочённость и взаимовыручка служили фундаментом семьи моей мамы. Но с вторжением немецко-фашистских захватчиков на пределы Родины, этот фундамент дал трещину – многочисленных родных разбросало по бескрайним просторам Советского Союза. Утешало одно – никто из братьев и сестёр не погиб на фронтах той страшной войны.

Радость от победы была недолгой. Сначала умер мамин отец, а спустя несколько лет и её мама, внеся тона траура в новую, мирную жизнь.

Старшие сестры и брат уже создали свои семьи, в которых появились дети, а до сопливой девчонки дела никому не было. Мама была предоставлена сама себе и большую часть свободного времени проводила с мальчиками, играя с ними в футбол и «войнушку». Но о учёбе в школе и о домашних делах она, разумеется, никогда не забывала. В школе мама была хорошисткой и ярой активисткой, а дома вечно крайней. На неё родные регулярно выливали накопившуюся за трудный день злобу и усталость. Мама плакала от обиды, но слёзы старалась никому не показывать.

Шло время.

Мама окончила школу и в том же году отгуляла на свадьбе второго брата.

Коля был стройным, красивым, остроумным, жизнерадостным и трудолюбивым. Он никогда не испытывал нехватки женского внимания. За Колей охотились многие девушки, но выбрал он почему-то Зину.

Зина не отличалась изысканной красотой, утончённым вкусом и добродушной весёлостью – обычная деревенская девушка, не брезгавшая никакой работой. Но её лицо притягивало внимание. Особенно глаза и улыбка, вернее её отсутствие. Тёмные, большие, умные глаза казались злыми. А редко появляющаяся улыбка только подчёркивала злость. (Я, например, ни разу не видел тётю Зину смеющейся. Нет, не улыбающейся, а именно смеющейся).

Когда в родительском доме появилась жена брата, мама как-то сразу стала лишней. Словесные перепалки с молодой хозяйкой делали ее жизнь невыносимой.

Мама не раз просила брата:

– Коля, поговори с женой. Её придирки сведут меня с ума. Всё, что я делаю, ей не нравится.

Но Коля отвечал:

– Валя, не плачь. Зина правильно говорит, и ты должна выполнять и уважать её требования. А так же не забывай, что находишься в НАШЕМ доме и кушаешь НАШ хлеб!

«Конечно же братка прав!» – думала мама и решила как можно реже бывать в отцовском доме. Она жила недолго то у одной сестры, то у другой, которые вышли замуж, но из Киргизии не уехали. Мама ухаживала за детьми сестёр, при этом, как и любая девушка на выданье, мечтая о своих.

На большеглазую красавицу с длинными, по пояс, жгуче-чёрными волосами обратил внимание стройный, худощавый ленинградец, приехавший во Фрунзе в командировку. Маме тоже понравился весёлый, милый парень, который бы всего на пару лет старше ее. Они стали встречаться, посещая кино и музеи. Спустя некоторое время их свидания перестали быть тайной.

В один из вечеров Николай отозвал в сторону от мамы её ухажёра и о чём-то долго беседовал с ним. Разговор напоминал встречу давно знакомых людей с периодическим рукопожатием и похлопыванием друг друга по плечам. Мама, стоя поодаль, волновалась, что брат запретит ей встречаться с понравившимся молодым человеком. Но этого не произошло.

Лишь через несколько дней Коля начал разговор о ленинградце:

– Валя, а скажи мне, нравится ли тебе Сергей?

Мама от бестактного вопроса пыхнула краской и отвела взор красивых, карих глаз в сторону, ища в кустах сирени ответ на вопрос брата. Даже себе юная девушка боялась признаться в том, какие нежные чувства зарождаются в ее сердце к образованному парню из интеллигентной семьи.

– Вижу, вижу, что люб тебе ленинградец, – продолжал весёлым тоном брат.

Неловкость сестры даже вызвала на Колином лице улыбку. Но он тут же осёкся, понимая, что разговор невесёлый.

Очень грубо и резко Коля сказал:

– Вот и уезжай в Ленинград! Ты здесь никому не нужна, а Сергей согласен взять тебя в жёны.

От этих слов мама поперхнулась глотком воздуха, словно её больно ударили в грудь, а на глазах появились слёзы.

После такого «удара под дых» маме ничего не оставалось делать, как уехать в город на Неве с милым, но малознакомым человеком, не успев понять, что же она испытывает – любовь или простое любопытство к неординарной личности.

«Северная Пальмира» встретила уроженку среднеазиатских широт влажной прохладой и красотой монументальных зданий.

«Я определённо добьюсь здесь успеха и стану самой счастливой,» – с улыбкой на лице думала мама, стоя у парадной пятиэтажного дома на Садовой и держа за руку Сергея, моего будущего отца.

Но успех и счастье не спешили приходить.

Живя втроём в одной двадцатиметровой комнате, разделённой фанерной перегородкой надвое, мама регулярно выслушивала недовольства свекрови, а выйдя в коридор, и соседей по коммунальной квартире. От несправедливых придирок мама начинала замыкаться в себе, все реже на ее милом лице появлялась красивейшая улыбка и ямочки на щеках.

Читать «Стакан воды (сборник)» — Скриб Эжен — Страница 1

Эжен Скриб

Стакан воды (сборник)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Эжен Скриб

1791–1861

Все в этом мире построено на шарлатанстве…

Нет такой книги, в которой не было бы чего-нибудь полезного.

Плиний-старший.

«Естественная история»

Srcibe для любого француза слово понятное – писака, писарь, публичный писатель, журналист. В незапамятные времена оно пришло во французский язык из древней латыни, из великого прошлого всех романских народов, от почтеннного слова scribere – писать.

Эжен Скриб получил свою фамилию от отца, торговца шелком, появившись на свет в Париже в 1791 году. Скриб – это родовое имя, а вовсе не псевдоним, и такая «говорящая» фамилия, вероятно, доставляла особую радость его литературным и театральным недругам, коих у Скриба было несметное количество. Ведь миллионное состояние, нажитое на водевилях и комедиях, настоящий триумф его пьесок на всех театральных площадках Европы уже при жизни, ошеломительный успех его либретто, навсегда соединенных с именами Мейербера, Обера, Галеви, Россини, Верди, Доницетти, – это не повод для радости коллег по цеху и строгих театральных журналистов. Интересно, что критиковали Скриба яростно и жестоко, и справа, и слева, и либерально настроенные критики, и критики, отличавшиеся устойчивым консервативным академическим вкусом. После 1836 года, когда Скриб был избран в число «бессмертных» Французской Академии, в прессе поднялся настоящий стон и вой! Подумать только – Гюго было отказано в этой чести, а ему, автору сотен пустяковых пьесок, водевилисту, куплетисту, какому-то писаке, Скрибу… Но, наверное, не напрасно сын почтенного буржуа получил право на такую «говорящую» фамилию. Ведь как поется в одной известной песенке: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!»

Маленький «писака» рано лишился родителей и перешел на попечение к известному адвокату, что, безусловно, повлияло на его судьбу. Отныне атмосфера финансовых тяжб, судебных исков, имущественных споров между родственниками, биржевых махинаций формировала ум будущего драматурга. Интересно, что многие крупнейшие драматические авторы прошли эту блестящую школу юриспруденции: где, как не в суде в жестком диалоге сторон, конфликт встает в полный рост! До адвоката юный Скриб не дослужился, но опыт стряпчего в суде научил его видеть механизм современного мира. Вот она, его школа жизни, отточенная в форме театрального диалога:

– В современном обществе царит абсолютное равенство!

– Звания и титулы ничего не значат!

– Все французы равны.

– Да, я знаю – перед лицом закона!

– Нет, перед деньгами!» («Пуф, или Ложь и истина»)

Как же критиковали Скриба за такое циничное утверждение многие его современники, называя его пьесы «поэзией прилавка», «конторским героизмом» (А. И. Герцен), «антитезой романтизма» (Э. Легуве), «острым словом, сказанным за столом» (Белинский). Но, к счастью, Скриб не слышал всего этого, а потому, не задумываясь, променял выгодную карьеру адвоката на трудный и поначалу совсем не усеянный розами путь драматического писателя.

Театр и только театр манил молодого человека, тот театр, который был рядом, на Больших бульварах, куда ежевечерне собиралась веселая и шумная толпа парижан, ищущих хотя бы небольшой паузы от тех невероятных кошмарных событий, которые, как в страшную воронку, затягивали жизнь каждого француза. Когда Скрибу было три года, Людовику XVI, «народному» королю, «наихристианнейшему» Людовику отрубили голову, затем судили «вдову Капет», так стала именоваться самая красивая императрица Европы, вдова короля, – Мария-Антуанетта. Она была обвинена в растлении собственных детей и также гильотинирована. Когда из складок ее платья выпрыгнула маленькая собачка, то казнили и ее. Вероятно, как пособницу ненавистной королевской династии.

Маленький Скриб не мог этого видеть, но именно таким был жизненный опыт зрителей, ломившихся в театры Больших бульваров, парижан, переживших не только казнь королевской четы, но и лидеров революции, которых одного за другим кровавым потоком сметала со сцены История. Вот откуда, наверное, происходит невероятная тяга революционного поколения французов к театру. «Здесь танцуют!» – написала революционная толпа на месте, где стояла разнесенная по кирпичику Бастилия. А потом чехардой конвент сменялся директорией, директория консульством, консульство империей! Чтобы не сойти с ума от калейдоскопа и водоворота исторических событий, в театрах Бульваров к танцам добавили пение – родились куплеты. Не от легкомыслия, не от пустой веры в будущее, не от надежды на построение справедливого общества, а от невыносимого осознания исторического абсурда рождался французский водевиль. В нем навсегда зафиксировано ощущение той легкости бытия, которая возникает у человека, случайно выздоровевшего после смертельной болезни. «Нельзя не удивляться легкости, игривости и остроумию, с какими французы воспроизводят свою национальную жизнь»[1], – восклицал Белинский. А Герцен, усматривавший в водевиле, кстати, вопреки историческому подходу к явлениям искусства, только национальную особенность, подытожил: «Водевиль такое же народное изобретение французов, как трансцендентальный идеализм – немцев».

В 1811 году Скриб начинает писать одноактные пьески, с танцами и куплетами. Кто только не писал для театров в те годы! Великие в будущем писатели – Дюма, Гюго, Бальзак, Мериме – были молоды, неизвестны, и сцена была для них самым простым и быстрым способом заработать деньги. Ведь гонорар за пьесу выплачивался сразу после того, как она попадала на сцену. У Скриба были серьезные конкуренты, и четырнадцать раз его сочинения с треском проваливались. Публика ждала настоящих страстей, острых интриг, запоминающихся куплетов. Но что могло по яркости и эмоциональному потрясению сравниться с 1815 годом? Ватерлоо… Великое поражение Наполеона. Но именно этот год, год национального позора, Ватерлоо Наполеона, стал «Тулоном» для Скриба! Его водевиль «Ночь в казармах национальной гвардии» стал первой ступенькой его лестницы славы.

Скриб всегда умел извлекать исторические уроки, не обольщаясь красивыми и трескучими лозунгами, которыми переболела революционная Франция: «Талант вовсе не в том, чтобы соперничать с провидением и выдумывать события, а в том, чтобы уметь ими пользоваться» («Стакан воды»). Он наконец научился строить действие, он понял тот стремительный закон пружины, которая, распрямляясь, движет сюжет, логику театрального характера, который только один и может объяснить самый неправдоподобный поступок героя. Скриб в полной мере оценил силу театральной репризы, например такой:

«– Он глуп, но он мой дядя, и мне нужно непременно, чтобы мы посадили его куда-нибудь.

– Что он умеет делать?

– Ничего.

– Посадите его в министерство народного просвещения!» («Товарищество, или Лестница славы»)

Скриб стал Скрибом! Он писал много, быстро, налету схватывая словечки, складывая их в блестящие реплики. Любой жизненный эпизод, любая история превращалась им в увлекательнейший сценический сюжет. Точно обнаруживая зерно драматического действия, он умел легко построить интригу, а дополнив ее куплетами на распеваемые всем Парижем мелодии, он добивался абсолютной узнаваемости, а значит, доверия и любви зрительного зала. Ведь рядовой зритель любит только то, что хорошо знает! Завсегдатай бульварных театров, Скриб усвоил и особенности французского актерского стиля, в котором внешняя выразительность и пластичность должны идеально сочетаться со Словом! Искусству построения диалога Скриб, скорее всего, учился у жонглеров, кидающихся на Сен-Жерменской ярмарке кинжалами. Обмен репликами, к которому нечего добавить! Все сказано! Он знал, что актеры терпеть не могут длинные монологи-сентенции, которые приходилось заучивать на пару недель, пока спектакль приносит сборы, потому его персонажи сыплют остротами и афоризмами. А это уже не только дань времени и условиям бульварных театров, к которым приспосабливался молодой драматург. Это связь с глубокой театральной и литературной традицией Франции, в которой глубина мысли облекается в краткую блестящую форму.

Как не утонуть в стакане воды Энджи Круз — Аудиокнига

Аудиокнига6 часов

Рейтинг: 4,5 из 5 звезд

4,5/5

()

Об этой аудиокниге

2 90 дизайн.

«Идеальное повествование Россмери Альмонте о новом изобретательном романе Энджи Крус переносит слушателей в бурный, забавный, душераздирающий мир Кары Ромеро… С ее шипящим испанским акцентом и музыкальными интонациями Кара Альмонте незабываема, когда она запускает свой свирепое, сильное и остроумное «я» прямо в наши сердца». — Журнал AudioFile

«Одна из моих любимых книг, прочитанных за последние годы». — Киара Алегрия Хьюдс, лауреат Пулитцеровской премии драматург и сценарист романа « В высотах

» о женщине, которая потеряла все, кроме шанса наконец рассказать свою историю.

Запишите это: Кара Ромеро хочет работать.

Кара Ромеро думала, что всю оставшуюся жизнь будет работать на фабрике маленьких лампочек. Но когда в возрасте 50 лет она теряет работу во время Великой рецессии, она впервые за несколько десятилетий вынуждена вернуться на рынок труда. Наняв консультанта по трудоустройству, Кара вместо этого начинает рассказывать историю своей жизни. В течение двенадцати сессий Кара рассказывает о своих бурных любовных связях, о своих попеременно резких и любовных отношениях с соседкой Лулу и сестрой Анджелой, о своей борьбе с долгами, облагораживании и потерях и, наконец, о том, что на самом деле произошло между ней и ее отчужденным отцом. сын Фернандо. Когда Кара противостоит своим самым мрачным секретам и сожалениям, мы видим женщину, которую жизнь ударила, но она все еще полна борьбы.

Структурно изобретательный и эмоционально калейдоскопический, Как не утонуть в стакане воды — самый амбициозный и трогательный роман Энджи Круз, а Кара — героиня на века.

Произведение Macmillan Audio от Flatiron Books.

Примечание редактора

По теме…

Потеряв работу на заводе во время Великой рецессии, Кара, доминиканско-американская женщина 50 с лишним лет, делится историей своей жизни на 12 различных встречах с консультантом по трудоустройству. Круз («Доминикана») берет простую концепцию и вдыхает жизнь в персонажа, который является истинным воплощением американца. Опыт Кары дает каждому читателю что-то близкое, от любви и материнства до бесчеловечной природы бюрократии.

Skip Carousel

LanguageNglish

Publishermacmillan Audio

Datesep 13, 2022

ISBN9781250868817

Автор

Энджи -Крус

Angie Cruz Born Borning The Newtton Hearts Hearts Heartton Hearts Heartton. Она выпускница SUNY Binghamton и получила степень магистра изящных искусств в Нью-Йоркском университете. Ее художественная и активистская деятельность принесла ей стипендию Нью-Йоркского фонда искусств, премию Мемориального фонда Барбары Деминг и литературную стипендию Ван Лиера Центра писателей Бронкса. Она автор книг «Соледад?», «Доминикана?» и «Пусть идет кофе». В настоящее время она проживает в Нью-Йорке. Посетите автора на AngieCruz.com.

Отзывы о том, как не утонуть в стакане воды

Рейтинг: 4.388349514563107 из 5 звезд

4.5/5

103 оценки3 отзыва Сантьяго Бака зарекомендовал себя как вдохновляющий и важный представитель чикано, постоянно дающий голос тем, у кого нет голоса. Его первый роман, Стакан воды , представляет собой захватывающую историю о семье, верности, амбициях и мести, которая предлагает нам заглянуть в трагедии, разворачивающиеся в этот самый момент на границах нашей страны.

Обещание нового начала сводит Казимиро и Нопала вместе, когда они молодые иммигранты, каждый из которых совершил почти смертельное путешествие через границу из Мексики. Они устраиваются на долгие дни на полях чили, и через несколько лет в их счастливом союзе рождаются двое сыновей, Лоренцо и Вито. Но когда Нопал жестоко убивают, мальчикам приходится жить в этом смелом, но капризном мире без нее. Лоренцо идет по стопам отца, посвятив себя земле, и влюбляется в красивую студентку-идеалистку, которая приезжает в лагерь для мигрантов, чтобы учиться и улучшать жизнь его рабочих. Вито, вспыльчивый и беспокойный, отрывается и вскоре обретает славу странствующего боксера, завоевавшего известность на ринге и за его пределами. Путешествия братьев в конце концов сойдутся и столкнут их лицом к лицу с общим врагом.

Стакан воды — это жгучая, сердечная дань братству и захватывающий портрет извилистых путей, по которым люди идут, чтобы претендовать на свою часть вечно ускользающей американской мечты.

Метки
литературный
Этнические исследования / латиноамериканские исследования

«[A] блестящий роман. . . Явная страсть, которая движет [работой] Бака, неоспорима». — Publishers Weekly

«[С] образным письмом. . . Стакан воды добавляет еще один сильный голос к растущему объему литературы об иммигрантах и сельскохозяйственных рабочих-мигрантах. . . . Бака заслуживает похвалы за борьбу с несправедливостью в своих произведениях». — Дон Уотерс, High Country News

«Эта книга — лучшее противоядие от печальных, бесчеловечных рассуждений об иммигрантах без документов, происходящих в Вашингтоне». — Илан Ставанс

«Впечатляет. . . Свирепый и бескомпромиссный, но также красивый и мудрый, Стакан воды может быть самой доступной работой [Баки]». — Кевин Кэнфилд, 9 лет0018 Pasatiempo

«[С Стакан воды ] Баке удается изобразить отчаяние. Он осуждает эксплуатацию сельскохозяйственных рабочих-мигрантов в Соединенных Штатах. . . [и] унижает не только эксплуататорскую американскую экономическую систему, но и мексиканских наркобаронов, изгоняющих бедняков со своей земли, которые становятся бездомными или жертвами насилия. . . . [Но] жизнь полевого работника — это не только тяжелый труд и мрак, как это отражено в жизни персонажей. Есть также страсть, радость, любовь к семье, приключения, любовь, тоска и достижения. Образы поразительны, проза лирична». — Аурелио Санчес, 9 лет.0018 The Albuquerque Journal

«Стихи Джимми Сантьяго Бака читаются как романы, а его романы читаются как стихи. . . . [Он] наполняет свою прозу вызывающими воспоминания натуралистическими деталями, [и] бьющимся сердцем своей поэзии. . . переплетает истории о потерях и искуплениях чикано, часто через воссоединение с природными элементами Земли. . . . Осязаемая приземленность Баки просачивается сквозь [ Стакан воды ]. . . но его буколическая проза совсем не убаюкивающая; по мере того, как история приближается к насильственному разрешению, развиваются и политические подводные течения. Но, в конечном счете, именно трансцендентное исполнение — песня Кармен и популистский кулачный бой Вито, не говоря уже о собственном преображении Бака посредством литературы — предлагает спасение». — Уэллс Данбар, 9 лет.0018 Хроники Остина

Продолжай читать
Закрыть этот раздел

Часть первая
1

Все собрались на территории лагеря вокруг костра, чтобы выпить, поесть и вспомнить мою жизнь. Я чувствую, как их сапоги надо мной скользят по грязи, воздух стонет от аромата жареной козы. Я слышу, как полевые работники сморкаются, кашляют и выплевывают листву, а по прошествии полудня напиваются и плачут, вспоминая обо мне на сцене и о том, как я выражал их горе или радость в своих песнях. Другие затевают драки, потому что воспоминания о моем пении обжигают их рассудок. Тихие, скромные теряют сознание в грязи.

В каждом сердце, для каждого из них я остаюсь зеленоперым попугаем в золотой клетке памяти, но когда я жил, каждый день был россыпью осколков яичной скорлупы, смазанных слюной хищника. La Muerte, или Смерть, рыскала на полях моих дней, выглядывая из глаз охотников за головами, патрулей INS, групп линчевателей, агентов ICE и пограничных патрулей.

Но я был полон решимости танцевать для моего угнетенного народа; мое сердце настаивало, и я так и сделал.

Я была орлом, вылупившимся, чтобы лететь, куда хочу, женщиной в путешествии, прибывавшей тысячу раз, чтобы затупить лезвие жестокости, обжечь глаза огнем гнева, потому что она не могла принять горе жизни, была не готова слышать детские голоса в мягком вечернем ветре, рассказывающие о резне, устроенной солдатами вдоль границы с Нью-Мексико.

Теперь, когда я слушаю скорбящих, опускающих глаза при упоминании моего имени, от которых пахнет пивом, сигаретным дымом и потом, ключи от грузовика звенят кольцами на петлях их ремней, я понимаю, что они знали меня достаточно хорошо.

Я хочу им кое-что сказать, но я просочился под камни и грязь переулка к месту рождения крови, и мой язык — это расплавленное ядро, где огонь и материя сливаются, чтобы создать музыку минералов, которые становятся землей, и если вы посмотрите на холмы и горы и поля, ты смотришь на меня, я рядом с тобой, рядом с тобой, внизу, вверху и рядом с тобой.

Я слышу, как один человек говорит: «Она пела лучше, чем Чавела, Лола Бельтран или Амалия Мендоса, но иногда что-то не получается; почему мужчина перерезал ей горло, заставил ее замолчать — Боже мой, Боже мой».

Жажда была на моем первом шаге в поле, она бурлила в моем животе, кричала каждым мускулом, требуя воды. Жажда была хозяином.

Мне иногда галлюцинировало, что листовая роса была тыквой с водой — мои пальцы, плечи и шея перестали болеть, и время как будто куда-то потерялось, плавало вокруг и вокруг поля, как птица, которой нечего было делать, пока капал пот вниз по моей спине и лбу, и все, казалось, взлетело в воздух, когда пришли иллюзии. Вы ничего не слышали, ничего не ощущали на вкус, ничего не видели и понятия не имели, где находитесь; тебя поместили в место, где никого больше не было, ты был совсем один, и ты был счастлив и доволен, и ты, наконец, подумал, что достиг того рая, ради которого работал все эти дни, работал всю свою жизнь для этого места и, наконец, пришли к вам в этом грязном поле с блохами, мухами, осами и всякими летающими жуками, которые кусают и чешутся на вас. Вот он и приземлился на твою промокшую футболку, на мгновение затмил твои глаза, на вечное мгновение и унес тебя прочь. В каждом нерве было спокойствие, которого вы никогда не испытывали, вы никогда даже не осознавали, что существует такой покой, потому что никто никогда не говорил вам об этом, ни одна книга или Библия никогда не проповедовали место, подобное этому, которое пришло к вам, когда вы были в самом низшем состоянии, и вы не мог больше терпеть, и вы не могли верить ни во что другое.

Я знал, что это нереально, но я не мог не смотреть, смотреть и облизывать губы на мираж, растворяющийся в мерцающих волнах жара, и я продолжал сгибаться и ковыряться, пока жажда гнездилась под моим языком, превращаясь в глубокую алчная тьма, которая вгрызалась в мои кости и мозг и не давала мне ни покоя, ни пощады, жажда, которая заставляла меня верить, что я самый несчастный человек в мире. Такая жажда, такое отчаяние охватили меня и не отпускали. Я стал его пленником и принадлежал ему навсегда. Оно владело каждой частью моей жизни, оно завладело мной полностью.

Так я и жил. Я работал вокруг этого всю свою жизнь, строил свои мечты вокруг жажды, строил планы вокруг жажды, всегда держал это перед глазами и в уме. Я ни разу не вставал и мне не приходилось думать о жажде, ни разу я не смотрел за горизонт или в небо и не думал о жажде, и сколько стаканов воды я ни глотал, она как будто росла. и оно стало больше и желало большего, всегда желало большего.

Но когда этот человек перерезал мне горло, у меня никогда не было такой сильной жажды, жажды жизни, как моя. Я бы пил мочу или блевотину в тот момент, мой рот скривился в ожидании еще одной капли жизни, смерть медленно приближалась ко мне, сморщивая каждую пору и высасывая мою душу, мое хриплое горло щипало, как пчелы, обезумевшие от кочерги. , мой язык распух, мои легкие задыхаются. И сквозь стиснутые зубы, умоляя еще одну секунду, я утолила себя воспоминаниями о двух моих мальчиках в баре, ползающих по полу под столами, о том, как я делала саундчек у микрофона на сцене, задыхаясь сквозь слезы и кровь, беспокоилась, что мои маленькие мальчики могут сидеть на полу, кусая камешек, как будто это конфеты, или ловить руки под платьями, а мой прекрасный муж ждет, когда я вернусь.