Осенние воды. Осенние воды

ОСЕННИЕ ВОДЫ. «Осенние воды» | Паустовский Константин

Обычно я уезжал из деревни в Москву в конце сентября. Вода в озерах и старицах к тому времени отстаивалась, делалась холодной и чистой. Бурели водяные травы, ветер пригонял к берегам желтую ноздреватую пену. Рыба клевала нехотя, с перерывами. Приближались обложные дожди, бури, ненастье, свист облетелых ракит – все то уныние поздней осени, когда нет хуже для человека остаться одному в безлюдных местах. Хорошо знаешь, что в пяти-шести километрах есть сухой бревенчатый дом, теплая постель, стол с книгами, кривенький певучий самовар и веселые заботливые люди, но все равно не можешь избавиться от ощущения, что ты безнадежно затерялся среди мертвых зарослей, в тусклых перегонных полях, на берегу свинцовых вод. Ни человеческого голоса, ни птичьего крика, ни плеска рыбы, только низкий бег рыхлых туч. Из них то летит холодный дождь, то вдруг туманом, залепляя глаза, повалит водянистый снег. Такова была поздняя осень в моем представлении. Ни о какой рыбной ловле, казалось, не могло быть и речи. Рыба уходила в омуты и стояла там в тупом оцепенении, в дремоте. Ей приходилось тесниться во мраке осенних глубин и день и ночь слышать, как шумит над головой окаянный ветер и все плещет волна, размывая глинистый берег.

Перевозчик Сидор Васильевич, человек тихий и уважительный, кутаясь в рыжий овчинный тулупчик, соглашался со мной;

– Это, конечно, так, – говорил он. – Осенью у рыбы житье каторжное. Никому такой жизни не пожелаешь, пес с ней совсем. И, гляди, все «сентябрит» и «сентнбрит». Днем остудишься так, что за всю ночь в землянке не отойдешь.

Каждый год я уезжал из деревни в Москву без сожаления, хотя в глубине души мне бывало немного совестно, будто я оставлял на тяжелую зимовку своих верных друзей – все эти ивы, воды, знакомые кустарники и паромы, а сам бежал в город, к огням, в тепло, в человеческое оживление до новых летних дней.

Такие смешные угрызения совести приходили иногда и в Москве – то во время какого-нибудь заседания, то в Большом вале консерватории. «Что там, – думал я. – Какая, должно быть, тяжелая ночь, ветер, ледяной дождь, размытая неуютная земля. Выживут ли все эти ивы, шиповники, осинки, птицы и рыбы, измотанные бурей?» Но каждую весну, возвращаясь, я удивлялся силе жизни, удивлялся тому, как из зимы расцветал тихий и туманный май, как распускался шиповник и плескалась в озерах рыба.

В прошлом году я впервые остался в деревне до самой зимы, до морозов и снега. И все оказалось совсем не таким, как я себе представлял, даже если сделать поправку на то, что осень была небывалая. Такой сухой и теплой осени, как писали в газете, не было в России уже семьдесят лет. Деревенские старики соглашались с этим, говорили, что газета, конечно, правильная и что на своей памяти они такой осени не то что не видели, а даже и подумать не могли, что она может быть: «Теплотой так и бьет, так и тянет из-за Оки. И нету этой теплоте ни конца, ни краю».

Действительно, на юге, за Окой, небо неделями стояло высокое, яркое, распахнутое теплыми ветрами, и оттуда летела паутина. От нее воздух как бы переламывался серебряными ворсинками, играл и поблескивал. Сидя на берегу около удочек, я долго следил за этим зрелищем и прозевывал поклевки.

Растительность высыхала. Зелень переходила в цвет бронзы. Обычного осеннего золота почти не было – очевидно, листва золотеет во время сырости и дождя. Земля была под цвет сухого конского шанеля – красновато-бурая, и только озера лежали на ней разливами зеленоватой воды.

Я удил рыбу до самого льда. Это была удивительная, очень медленная и тонкая ловля. Может быть, я буду писать о вещах давно знакомых опытным рыболовам, но мне бы хотелось передать непосредственное ощущение этой осенней ловли. Есть много категорий рыболовов, и в каждую такую категорию входят люди со своим особым характером. Есть спиннингисты, есть любители жерлиц, переметов и подпусков, есть чистые удильщики-аксаковцы, есть, наконец, рыболовы, к которым я отношусь подозрительно, – мастера таскать рыбу бреднями и сетями. По-моему, это уже хищники, хотя они и прикидываются мирными и простодушными людьми..

Спиннингисты – народ деятельный, неспокойный, бродячий – они сродни охотникам. А удильщики – это больше созерцатели, поэты, почти сказочники.

Между спиннингистами и удильщиками возникают отношения натянутые, я бы сказал, колкие.

Спиннингист не прочь посмеяться над удильщиком, отнестись к нему свысока; удильщик же обычно отмалчивается. О чем спорить, если человек не понимает прелести ужения?

Легкие распри среди рыболовов – это, конечно, «древний спор славян между собою». Человеку со стороны они мало понятны. Мне не к лицу превозносить удильщиков: я принадлежу к их числу. Чтобы быть справедливым, можно, конечно, найти и у удильщиков общие для них недостатки.

Разумеется, у них есть свое тщеславие. Они гордятся знанием и пониманием природы и называют себя «аксаковцами», последователями этого великого знатока и поэта русской природы. Кроме того, удильщики, будучи вообще людьми общительными и словоохотливыми, на рыбной ловле становятся удивительно нелюдимыми. Ничто их так не раздражает, как присутствие посторонних и праздных людей, даже если эти люди сидят за спиной. Каждый удильщик относится к этому с таким же негодованием, как если бы чужой и нахальный человек вошел прямо с улицы в вашу квартиру, уселся, расставив ноги в комнате, и начал молча и нагло рассматривать все вокруг, совершенно не считаясь с хозяевами…

Да, но я отвлекся от рассказа об осенней ловле. Теплая осень была прервана несколькими морозными днями. Земля закаменела, и черви ушли так глубоко, что накопать их не было никакой возможности.

Это обстоятельство вызвало смятение среди деревенских приятелей. Мне давали советы искать червей под огромными кучами старого навоза, куда мороз не прошел, или под горой щепы в овраге за четыре километра от деревни. Иные предлагали намыть мотыля, хотя и сознавали, что это сейчас почти невозможно. А самые малодушные утверждали, что червь ушел в землю на три метра и ловлю надо бросать.

В конце концов, пришлось итти за четыре километра в глубокий овраг, заваленный щепой. Никто толком не. мог объяснить, как эта щепа попала в овраг, – вблизи не было никаких построек. Я рылся в' щепе несколько часов и накопал всего тридцать-сорок червей. На следующий день немного потеплело, но иней лежал в лугах, как крупная каменная соль, а с севера тянуло ледяным пронзительным ветром.

Он свистел в кустах и гнал черные тучи. Дальний лес на берегу старицы гудел так сильно, что шум его был хорошо слышен в лугах.

Я шел на луговые озера и бесполезно мечтал о глубоком, но небольшом озере среди этого леса, где даже в такой ветер стоит затишье, – такое затишье, что видна малейшая дрожь поплавка. Я мечтал об этом совершенно зря? так как никакого озера в лесу не было. Но мне очень хотелось, чтобы оно было, и я даже облюбовал сухую и теплую лощину в лесу, где оно должно было бы быть. Такие маленькие лесные озера, величиной с комнату, я видел в лесах около реки Пры. Летом они выглядели очень загадочно – в черной, как деготь, воде плавали водоросли, бегали жуки-плавунцы и что-то поблескивало.

Я закинул в такое озерцо удочку, но у самого берега не достал дна. Но как только я передвинул поплавок и червяк лег на дно, поплавок вздрогнул и быстро поплыл в сторону, не окунаясь и не качаясь.

Я подсек и вытащил жирного, почти черного карася. Карась равнодушно пожевал губами, ударил один раз хвостом по траве и заснул.

Сейчас я мечтал вот о таком озерце, сидя на берегу лугового озера Студенец, открытого всем ветрам и всем непогодам. У берегов уже образовался ледок, но такой прозрачный, что его нельзя было рассмотреть. Клева не было. Я с тоской смотрел на черную, будто чугунную, воду, на гниющие листья лилий, на волны и прекрасно понимал, что сижу безнадежно. Озеро будто вымерло. В лугах было пусто.

Только вдалеке пожилой колхозник в валенках городил вокруг стога изгородь.

Кончив городить, он подошел ко мне, присел, закурил и сказал:

– Не там ловишь. Это я тебе категорически говорю. Не там.

– А где же ловить?

– Закон такой, – сказал колхозник, – не слушая меня. – В луговых озерах в такую позднюю осень рыба не берет. Кидай, куды хочешь: хоть в глыбь, хоть под берег – она не возьмет. Это, милый, дело давным-давно проверено. Я тебе категорически говорю. Я сам поудить охочий.

– А где же удить? – снова спросил я.

– Вот то-то, что где, – ответил колхозник. – В реке надо, где вода в движении находится. Иди на реку, тут десять минут ходу. Выбирай место, где берег покруче, под яром, чтобы на воде была гладь.

Понятно? Чтобы ветер тебе и рыбе не мозолил глаза. И сиди, жди, рано ли, поздно ли, а рыба к тебе подойдет. Это я тебе говорю окончательно. А тут сидеть, это, милый, занятие для тебя нестоящее.

Я послушался его и пошел на реку. Это была тихая и широкая река с крутыми и высокими, песчаными берегами. Течение было заметно только посередине реки, а у берегов вода стояла. Льда не было.

Я спустился с крутого берега и с облегчением вздохнул: внизу было тихо, безветрено и даже как будто тепло. А по небу из-за спины неслись и неслись сизые угрюмые тучи.

Я закинул удочки, закурил, засунул руки в рукава тулупа и стал ждать. На песке около моих ног были крупные когтистые следы. Я долго смотрел на эти следы, пока не сообразил, что это следы волка. К этому месту волки выходили из зарослей лозы на водопой.

Я вспомнил рассказы колхозников, что нынче волк «голодует». Как только опустели луга, он тотчас перебрался сюда из лесов, чтобы по крайности питаться хоть мышами-полевками. Мыши к осени так жиреют, что бегают вперевалку, и поймать их ничего не стоит.

Я задумался, кажется, даже задремал, согревшись в старом тулупе. Очнулся я, когда над рекой, над лесом, надо мной летел медленный и чистый снег и таял в черной воде. И тут же я заметил, как перяной поплавок начал осторожно тонуть, – так осторожно, что для того, чтобы совсем уйти под воду, ему понадобилось больше минуты. Так бывает, когда поплавок засасывает ленивым течением или когда наживку тянет рак. Я подождал и на всякий случай подсек – тяжелая рыба бросилась в сторону, и я вытащил хорошего окуня. Второй окунь потопил поплавок еще медленнее и незаметнее, чем первый. А третий только чуть-чуть повел в сторону. Это движение можно было заметить только потому, что не было никакой ряби, и поплавок стоял рядом с корягой, торчавшей из воды.

Я долго следил, как страшно медленно увеличивалось расстояние между корягой и поплавком, и, когда оно дошло до метра, – подсек и вытащил толстого окуня. Все окуни были холодные, как льдинки. А снег все падал и падал, и на глазах у меня бурая земля, лишь кое-где расцвеченная лозняком с красной, почти алой корой, превращалась в тихую белую пелену. Колхозник оказался прав. Несколько дней подряд я проверял его слова. Клевало только на реках и то в затишливых и безветреных местах. С каждым днем лед все больше и больше затягивал реки, озера и старицы. Вначале он был тонкий и прозрачный и по нему ложились, как на море, белые световые дороги от солнца. Потом его присыпало снежком.

Деревенские мальчишки уже играли в хоккей с самодельными клюшками. Только одна полынья долго не замерзала, и от нее поднимался пар. Я пробился к этой полынье на лодке и удил в ней у самой кромки льда. Брали осторожно и медленно окуни. Пока я снимал их с крючков, у меня сводило от холода пальцы. В лугах появился растрепанный и безобидный старик. Он ходил с метелкой, с огромным корнем сосны, похожим на кузнечный молот, и с сачком.

– Чего делаешь, дед? – спросил я его, когда встретил в первый раз.

– Рыбу колочу подо льдом, по лужам, – признался старик и застенчиво усмехнулся.

– А метелка тебе для чего?

– Это я снег со льда счищаю. Он покуда еще не примерз. Счистишь, вглядишься и, ежели под берегом стоит язь либо щука, – тут и надо бить. Только бить шибко, во весь дух, чтобы рыба брюхом вверх перекинулась. Тогда подламывай лед и хватай ее руками, по куль она не очухалась.

– Много рыбы набил нынче? Дед отвернулся, покашлял.

– Да нет… Ничего, почитай, не набил. Лед больно тонок. Боюсь провалиться. Вот лед окрепнет, сюда язи поднапрут. Я сам видел язей, во каких – на восемь кило, не меньше. Перевозчик Сидор Васильевич рассказал мне, что старик этот ходит целый месяц, а рыбы почти не приносит, – уж очень стар, куда ему такой охотой займаться.

– Любитель, – сказал Сидор Васильевич. – Вот так бродит-бродит, все надеется, будто ему попадется язь в десять кило. А я его не обижаю, не смеюсь над ним. У каждого своя мечта.

Но вскоре и старик перестал ходить на озера. Как-то ночью пришла настоящая зима, рассыпалась снегами, завалила льды, и к утру все село уже казалось издали игрушкой из почернелого серебра. Коегде из крошечных на отдалении изб валил дым и застревал среди старых вязов, пушистых от снега.

Осенняя ловля кончилась. Надо было собираться в Москву.

Так вот по мелочам узнаешь что-нибудь новое: как осенью клюет рыба, где надо искать ее и ещё чтолибо в этом роде, по вокруг этих мелочей накапливается столько разговоров, встреч с людьми, всяких случаев и наблюдений природы, что мелочи приобретают гораздо большее значение, чем мы думаем, и даже заслуживают того, чтобы посвятить им эти строки…

litra.pro

Осенние воды - Рассказ о рыбалке

Константин ПАУСТОВСКИЙ

«Памяти Аксакова (рыболовные заметки)», 1950

Обычно я уезжал из деревни в Москву в конце сентября. Вода в озерах и старицах к тому вре­мени отстаивалась, делалась хо­лодной и чистой. Бурели водяные травы, ветер пригонял к берегам желтую ноздреватую пену. Рыба клевала нехотя, с перерывами.

Приближались обложные дожди, бури, свист облетелых ракит – все то уныние поздней осени, когда нет хуже для чело­века, чем остаться одному в без­людных местах. Хорошо знаешь, что в пяти-шести километрах есть сухой бревенчатый дом, те­плая постель, стол с книгами, кривенький певучий самовар и веселые заботливые люди, но все равно не можешь избавить­ся от ощущения, что ты безна­дежно затерялся среди мертвых зарослей, в тусклых перегонных полях, на берегу свинцовых вод.

Ни человеческого голоса, ни птичьего крика, ни плеска рыбы, – только низкий бег рыхлых туч. Из них то летит холодный дождь, то вдруг туманом, залепляя гла­за, повалит водянистый снег.

Такова была поздняя осень в моем представлении. Ни о какой рыбной ловле, казалось, не мог­ло быть и речи. Рыба уходила в омуты и стояла там в тупом оце­пенении, в дремоте. Ей приходи­лось тесниться во мраке осенних глубин и день и ночь слушать, как шумит над головой окаян­ный ветер и все плещет волна, размывая глинистый берег.

Перевозчик Сидор Василье­вич, человек тихий и уважитель­ный, кутаясь в рыжий овчинный тулупчик, соглашался со мной.

– Это, конечно, так, – гово­рил он. – Осенью у рыбы житье каторжное. Никому такой жиз­ни не пожелаешь, пес с ней со­всем. И гляди, все «сентябрит» и «сентябрит». Днем остудишься так, что за всю ночь в землянке не отойдешь.

Каждый год я уезжал из де­ревни в Москву без сожаления, хотя в глубине души мне бывало немного совестно, будто я остав­лял на тяжелую зимовку своих верных друзей: все эти ивы, во­ды, знакомые кустарники и паро­мы, а сам бежал в город, к огням, в тепло, в человеческое оживле­ние до новых летних дней.

Такие смешные угрызения совести приходили иногда и в Москве – то во время какого- нибудь заседания, то в Большом зале Консерватории. «Что там, – думал я. – Какая, должно быть, тяжелая ночь, ветер, ледяной дождь, размытая неуютная зем­ля. Выживут ли все ивы, шипов­ники, сосенки, птицы и рыбы, измотанные бурей?»

Но каждую весну, возвра­щаясь, я удивлялся силе жизни, удивлялся тому, что из зимы рас­цветал тихий и туманный май, что распускался шиповник и плескалась в озерах рыба.

В прошлом году я впервые остался в деревне до самой зи­мы, до морозов и снега. И все оказалось совсем не таким, как я себе представлял. Даже если сде­лать поправку на то, что осень была небывалая.

Такой сухой и теплой осени, как писали в газетах, не было в России уже семьдесят лет. Дере­венские старики соглашались с этим, говорили, что газеты, ко­нечно, правильные и что на сво­ей памяти они такой осени не то что не видели, а даже и подумать не могли, что она может быть. «Теплотой так и бьет, так и тянет из-за Оки. И нету этой теплоте ни конца, ни краю».

Действительно, на юге, за Окой, небо неделями стояло вы­сокое, яркое, распахнутое те­плыми ветрами, и оттуда лете­ла паутина. От нее воздух как бы переламывался серебряными ворсинками, играл и поблески­вал. Сидя на берегу около удо­чек, я долго следил за этим зре­лищем и прозевывал поклевки.

Растительность высыхала. Зелень переходила в цвет брон­зы. Обычного осеннего золота почти не было. Очевидно, ли­ства золотеет во время сыро­сти и дождя. Земля была под цвет сухого конского щавеля – красновато-бурая, и только озе­ра лежали на ней разливами зе­леноватой воды.

Я удил рыбу до самого льда. Это была удивительная, очень медленная и тонкая ловля. Мо­жет быть, я буду писать о вещах, давно знакомых опытным рыбо­ловам, но мне бы хотелось пере­дать непосредственное ощуще­ние этой осенней ловли.

Есть много разновидностей рыболовов, и в каждую такую разновидность входят люди со своим особым характером.

Есть спиннингисты, есть лю­бители жерлиц, переметов и под­пусков, есть чистые удильщики- аксаковцы, есть, наконец, рыбо­ловы, к которым я отношусь по­дозрительно, – мастера таскать рыбу бреднями и сетями. По- моему, это уже хищники, хотя они и прикидываются мирными и простодушными людьми.

Спиннингисты – народ дея­тельный, неспокойный, бродя­чий, – они сродни охотникам. А удильщики – это больше созерца­тели, поэты, почти сказочники.

   Между спиннингистами и удильщиками возникают отно­шения натянутые, я бы сказал: колкие. Спиннингисты не прочь посмеяться над удильщиком, от­нестись к нему свысока. Удиль­щик же обычно отмалчивается. О чем спорить, если человек не понимает прелести ужения?

   Легкие распри среди рыболо­вов – это, конечно, «древний спор славян между собой». Человеку со стороны они малопонятны. Мне не к лицу превозносить удиль­щиков: я принадлежу к их числу. Чтобы быть справедливым, мож­но, конечно, найти и у удильщи­ков общие для них недостатки.

   Разумеется, у них есть свое тщеславие. Они гордятся знани­ем и пониманием природы и на­зывают себя «аксаковцами», по­следователями этого великого знатока и поэта русской природы.

   Кроме того, удильщики, бу­дучи вообще людьми общитель­ными и словоохотливыми, на рыбной ловле становятся удиви­тельно нелюдимыми. Ничто их так не раздражает, как присут­ствие посторонних и праздных людей, даже если эти люди сидят за спиной. Каждый удильщик относится к этому с таким же негодованием, как если бы чу­жой и нахальный человек вошел прямо с улицы в вашу квартиру, уселся, расставив ноги, в комна­те и начал молча и нагло рассма­тривать все вокруг, совершенно не считаясь с хозяевами...

   Да, но я отвлекся от рассказа об осенней ловле.

Теплая осень была прервана несколькими морозными дня­ми. Земля закаменела, и черви ушли так глубоко, что накопать их не было никакой возможно­сти. Это обстоятельство вызва­ло смятение среди деревенских приятелей. Мне давали сове­ты искать червей под огромны­ми кучами старого навоза, ку­да мороз не прошел, или под го­рой щепы в овраге за четыре ки­лометра от деревни. Иные пред­лагали намыть мотыля, хотя и сознавали, что это сейчас почти невозможно. А самые малодуш­ные утверждали, что червь ушел в землю на три метра и ловлю надо бросать.

   В конце концов пришлось идти за четыре километра в глу­бокий овраг, заваленный ще­пой. Никто толком не мог объ­яснить, как эта щепа попала в овраг,– вблизи не было никаких построек.

Я рылся в щепе несколько часов и накопал всего тридцать- сорок червей.

   На следующий день немно­го потеплело, но иней лежал в лугах, как каменная соль, а с се­вера тянуло ледяным пронзи­тельным ветром. Он свистел в кустах и гнал черные тучи. Даль­ний лес на берегу старицы гудел так сильно, что шум его был хо­рошо слышен в лугах.

   Я шел на луговые озера и бес­полезно мечтал о глубоком, но небольшом озере среди леса, где даже в такой ветер стоит зати­шье, – такое затишье, что видна малейшая дрожь поплавка. Я меч­тал об этом совершенно зря, так как никакого озера в лесу не бы­ло. Но мне очень хотелось, чтобы оно было, и я даже облюбовал су­хую и теплую лощину в лесу, где оно должно было бы быть.

   Такие маленькие лесные озе­ра, величиной с комнату, я видел в лесах около реки Пры. Летом они выглядели очень загадочно – в черной, как деготь, воде пла­вали водоросли, бегали жуки- плавунцы и что-то поблескивало.

   Я закинул в такое озерцо удочку, но у самого берега не до­стал дна.

Но как только я передвинул поплавок и червяк лег на дно, поплавок вздрогнул и быстро поплыл в сторону, не окунаясь и не качаясь. Я подсек и вытащил жирного, почти черного карася. Карась равнодушно пожевал гу­бами, ударил один раз хвостом по траве и заснул.

   Сейчас я мечтал вот о таком озерце, сидя на берегу лугового озера Студенец, открытого всем ветрам и всем непогодам. У бе­регов уже образовался ледок, но такой прозрачный, что его нель­зя было рассмотреть.

   Клева не было. Я с тоской смотрел на черную, будто чу­гунную, воду, на гниющие ли­стья лилий, на волны и прекрас­но понимал, что сижу безнадеж­но. Озеро будто вымерло. В лу­гах было пусто. Только вдалеке пожилой колхозник в валенках городил вокруг стога изгородь.

Кончив городить, он подо­шел ко мне, присел, закурил и сказал:

   – Не там ловишь. Это я тебе категорически говорю. Не там.

   – А где же ловить?

  – Закон такой, – сказал кол­хозник, не слушая меня. – В лу­говых озерах в такую позднюю осень рыба не берет. Кидай ку­ды хочешь: хоть в глыбь, хоть под берег – она не возьмет. Это, милый, дело, давным-давно про­веренное. Я тебе категорически говорю. Я сам поудить охочий.

   – А где же удить? – снова спросил я.

  – Вот то-то, что где, – ответил колхозник. – В реке надо, где во­да в движении находится. Иди на реку, тут десять минут ходу. Выби­рай место, где берег покруче, под яром, чтобы на воде была гладь. Понятно? Чтобы ветер тебе и ры­бе не мозолил глаза. И сиди, жди – рано ли, поздно ли, а рыба к тебе подойдет. Это я тебе говорю окон­чательно. А тут сидеть, это, ми­лый, занятие для тебя нестоящее.

      Я послушался его и пошел на реку. Это была тихая и широкая река с крутыми и высокими пес­чаными берегами. Течение было заметно только посередине ре­ки, а у берегов вода стояла. Льда не было.

Я спустился с крутого берега и с облегчением вздохнул: вни­зу было тихо, безветренно и да­же как будто тепло. А по небу из- за спины неслись и неслись си­зые угрюмые тучи. Я закинул удочки, закурил, засунул руки в рукава тулупа и стал ждать. На песке около мо­их ног были крупные когтистые следы. Я долго смотрел на эти следы, пока не сообразил, что это следы волка. К этому месту волки выходили на водопой из зарослей лозы.

Я вспомнил рассказы кол­хозников, что нынче волк «голо­дует». Как только опустели лу­га, он тотчас перебрался сюда из лесов, чтобы по крайности пи­таться хоть мышами-полевками. Мыши к осени так жиреют, что бегают вперевалку и поймать их ничего не стоит.

Я задумался, кажется, даже задремал, согревшись в старом тулупе. Очнулся я, когда над ре­кой, над лесом, надо мной летел медленный и чистый снег и таял в черной воде.

И тут же я заметил, как пе­ряной поплавок начал тонуть так судорожно, что для того, что­бы совсем уйти под воду, ему по­надобилось больше минуты. Так бывает, когда поплавок засасы­вает ленивым течением или ког­да наживу тянет рак. Я подождал и на всякий случай подсек – тя­желая рыба бросилась в сторо­ну, и я вытащил хорошего оку­ня. Второй окунь потопил по­плавок еще медленнее и неза­метнее, чем первый. А третий только чуть-чуть повел в сторо­ну. Это движение можно было заметить только потому, что не было никакой ряби и поплавок стоял рядом с корягой, торчав­шей из воды.

Я долго следил, как страшно медленно увеличивалось рассто­яние между корягой и поплав­ком, и, когда оно дошло до ме­тра, – подсек и вытащил толсто­го окуня. Все окуни были холод­ные, как льдинки.

А снег все падал и падал, и на глазах у меня бурая земля, лишь кое-где расцвеченная лоз­няком с красной, почти алой ко­рой, превращалась в тихую бе­лую пелену.

Колхозник оказался прав. Несколько дней подряд я прове­рял его слова. Клевало только на реках, и то в затишливых и без­ветренных местах.

С каждым днем лед все боль­ше и больше затягивал реки, озера и старицы. Вначале он был тонкий и прозрачный и по не­му ложились, как на море, белые световые дороги от солнца. По­том его присыпало снежком.

Деревенские мальчишки уже играли в хоккей с самодель­ными клюшками. Только одна полынья долго не замерзала. От нее поднимался пар.

Я пробился к этой полынье на лодке и удил в ней у самой кромки льда. Брали осторожно и медленно окуни. Пока я снимал их с крючков, у меня сводило от холода пальцы.

В лугах появился растрепан­ный и безобидный старик. Он ходил с метелкой, с огромным корнем сосны, похожим на куз­нечный молот, и с сачком.

   – Чего делаешь, дед? – спро­сил я его, когда встретил в пер­вый раз.

   – Рыбу колочу подо льдом. По лужам, – признался старик и застенчиво усмехнулся.

   – А метелка тебе для чего?

   – Это я снег со льда счищаю. Он покуда еще не примерз. Счи­стишь, вглядишься, и ежели под берегом стоит язь либо щука – тут и надо бить. Только бить шибко, во весь дух, чтобы рыба брюхом вверх перекинулась. Тог­да подламывай лед и хватай ее руками, покуль она не очухалась.

  – Много рыбы набил нынче?

Дед отвернулся, покашлял.

 – Да нет... Ничего, почитай, не набил. Лед больно тонок. Бо­юсь провалиться. Вот лед окреп­нет, сюда язи поднапрут. Я сам видел язей, во каких – на восемь кило, не меньше.

Перевозчик Сидор Василье­вич рассказал мне, что старик этот ходит целый месяц, а рыбы почти не приносит, – «уж очень стар, ку­да ему такой охотой займаться».

 – Любитель, – сказал Сидор Васильевич. – Вот так бродит- бродит, все надеется, будто ему попадется язь в десять кило. А я его не обижаю, не смеюсь над ним. У каждого своя мечта.

Но вскоре и старик перестал ходить на озера. Как-то ночью пришла настоящая зима, рассы­палась снегами, завалила льды, и к утру все село уже казалось издали игрушкой из почернело­го серебра. Кое-где из крошеч­ных на отдалении изб валил дым и застревал среди старых вязов, пушистых от снега. Осенняя лов­ля кончилась. Надо было соби­раться в Москву.

   Так вот по мелочам узнаешь что-нибудь новое: как осенью клюет рыба, где надо искать ее и еще что-либо в этом роде, – но вокруг этих мелочей накаплива­ется столько разговоров, встреч с людьми, всяких случаев и на­блюдений природы, что мелочи приобретают гораздо большее значение, чем мы думаем, и да­же заслуживают того, чтобы по­святить им эти строки...

www.rybak-rybaka.ru

Осенние воды. Том 6. Пьесы, очерки, статьи. Паустовский Константин Георгиевич

Обычно я уезжал из деревни в Москву в конце сентября. Вода в озерах и старицах к тому времени отстаивалась, делалась холодной и чистой. Бурели водяные травы, ветер пригонял к берегам желтую ноздреватую пену. Рыба клевала нехотя, с перерывами.

Приближались обложные дожди, бури, свист облетелых ракит– все то уныние поздней осени, когда нет хуже для человека, чем остаться одному в безлюдных местах. Хорошо знаешь, что в пяти-шести километрах есть сухой бревенчатый дом, теплая постель, стол с книгами, кривенький певучий самовар и веселые заботливые люди, но все равно не можешь избавиться от ощущения, что ты безнадежно затерялся среди мертвых зарослей, в тусклых перегонных полях, на берегу свинцовых вод.

Ни человеческого голоса, ни птичьего крика, ни плеска рыбы, – только низкий бег рыхлых туч. Из них то летит холодный дождь, то вдруг туманом, залепляя глаза, повалит водянистый снег.

Такова была поздняя осень в моем представлении. Ни о какой рыбной ловле, казалось, не могло быть и речи. Рыба уходила в омуты и стояла там в тупом оцепенении, в дремоте. Ей приходилось тесниться во мраке осенних глубин и день и ночь слушать, как шумит над головой окаянный ветер и все плещет волна, размывая глинистый берег.

Перевозчик Сидор Васильевич, человек тихий и уважительный, кутаясь в рыжий овчинный тулупчик, соглашался со мной.

– Это, конечно, так, – говорил он. – Осенью у рыбы житье каторжное. Никому такой жизни не пожелаешь, пес с ней совсем. И гляди, все «сентябрит» и «сентябрит». Днем остудишься так, что за всю ночь в землянке не отойдешь.

Каждый год я уезжал из деревни в Москву без сожаления, хотя в глубине души мне бывало немного совестно, будто я оставлял на тяжелую зимовку своих верных друзей – все эти ивы, воды, знакомые кустарники и паромы, а сам бежал в город, к огням, в тепло, в человеческое оживление до новых летних дней.

Такие смешные угрызения совести приходили иногда и в Москве – то во время какого-нибудь заседания, то в Большом зале консерватории. «Что там, – думал я. – Какая, должно быть, тяжелая ночь, ветер, ледяной дождь, размытая неуютная земля. Выживут ли все ивы, шиповники, сосенки, птицы и рыбы, измотанные бурей?»

Но каждую весну, возвращаясь, я удивлялся силе жизни, удивлялся тому, что из зимы расцветал тихий и туманный май, что распускался шиповник и плескалась в озерах рыба.

В прошлом году, я впервые остался в деревне до самой зимы, до морозов и снега. И все оказалось совсем не таким, как я себе представлял. Даже если сделать поправку на то, что осень была небывалая.

Такой сухой и теплой осени, как писали в газетах, не было в России уже семьдесят лет. Деревенские старики соглашались с этим, говорили, что газеты, конечно, правильные и что на своей памяти они такой осени не то что не видели, а даже и подумать не могли, что она может быть. «Теплотой так и бьет, так и тянет из-за Оки. И нету этой теплоте ни конца, ни краю».

Действительно, на юге, за Окой, небо неделями стояло высокое, яркое, распахнутое теплыми ветрами, и оттуда летела паутина. От нее воздух как бы переламывался серебряными ворсинками, играл и поблескивал. Сидя на берегу около удочек, я долго следил за этим зрелищем и прозевывал поклевки.

Растительность высыхала. Зелень переходила в цвет бронзы. Обычного осеннего золота почти не было. Очевидно, листва золотеет во время сырости и дождя. Земля была под цвет сухого конского щавеля – красновато-бурая, и только озера лежали на ней разливами зеленоватой воды.

Я удил рыбу до самого льда. Это была удивительная, очень медленная и тонкая ловля. Может быть, я буду писать о вещах, давно знакомых опытным рыболовам, но мне бы хотелось передать непосредственное ощущение этой осенней ловли.

Есть много разновидностей рыболовов, и в каждую такую разновидность входят люди со своим особым характером.

Есть спиннингисты, есть любители жерлиц, переметов и подпусков, есть чистые удильщики-аксаковцы, есть, наконец, рыболовы, к которым я отношусь подозрительно, – мастера таскать рыбу бреднями и сетями. По-моему, это уже хищники, хотя они и прикидываются мирными и простодушными людьми.

Спиннингисты – народ деятельный, неспокойный, бродячий, – они сродни охотникам. А удильщики – это больше созерцатели, поэты, почти сказочники.

Между спиннингистами и удильщиками возникают отношения натянутые, я бы сказал: колкие. Спиннингисты не прочь посмеяться над удильщиком, отнестись к нему свысока. Удильщик же обычно отмалчивается. О чем спорить, если человек не понимает прелести ужения?

Легкие распри среди рыболовов – это, конечно, «древний спор славян между собой». Человеку со стороны они малопонятны. Мне не к лицу превозносить удильщиков: я принадлежу к их числу. Чтобы быть справедливым, можно, конечно, найти и у удильщиков общие для них недостатки.

Разумеется, у них есть свое тщеславие. Они гордятся знанием и пониманием природы и называют себя «аксаковцами», последователями этого великого знатока и поэта русской природы.

Кроме того, удильщики, будучи вообще людьми общительными и словоохотливыми, на рыбной ловле становятся удивительно нелюдимыми. Ничто их так не раздражает, как присутствие посторонних и праздных людей, даже если эти люди сидят за спиной. Каждый удильщик относится к этому с таким же негодованием, как если бы чужой и нахальный человек вошел прямо с улицы в вашу квартиру, уселся, расставив ноги, в комнате и начал молча и нагло рассматривать все вокруг, совершенно не считаясь с хозяевами…

Да, но я отвлекся от рассказа об осенней ловле.

Теплая осень была прервана несколькими морозными днями. Земля закаменела, и черви ушли так глубоко, что накопать их не было никакой возможности. Это обстоятельство вызвало смятение среди деревенских приятелей. Мне давали советы искать червей под огромными кучами старого навоза, куда мороз не прошел, или под горой щепы в овраге за четыре километра от деревни. Иные предлагали намыть мотыля, хотя и сознавали, что это сейчас почти невозможно. А самые малодушные утверждали, что червь ушел в землю на три метра и ловлю надо бросать.

В конце концов пришлось идти за четыре километра в глубокий овраг, заваленный щепой. Никто толком не мог объяснить, как эта щепа попала в овраг, – вблизи не было никаких построек.

Я рылся в щепе несколько часов и накопал всего тридцать – сорок червей.

На следующий день немного потеплело, но иней лежал в лугах, как каменная соль, а с севера тянуло ледяным пронзительным ветром. Он свистел в кустах и гнал черные тучи. Дальний лес на берегу старицы гудел так сильно, что шум его был хорошо слышен в лугах.

Я шел на луговые озера и бесполезно мечтал о глубоком, но небольшом озере среди леса, где даже в такой ветер стоит затишье, – такое затишье, что видна малейшая дрожь поплавка. Я мечтал об этом совершенно зря, так как никакого озера в лесу не было. Но мне очень хотелось, чтобы оно было, и я даже облюбовал сухую и теплую лощину в лесу, где оно должно было бы быть.

Такие маленькие лесные озера, величиной с комнату, я видел в лесах около реки Пры. Летом они выглядели очень загадочно – в черной, как деготь, воде плавали водоросли, бегали жуки-плавунцы и что-то поблескивало.

Я закинул в такое озерцо удочку, но у самого берега не достал дна.

Но как только я передвинул поплавок и червяк лег на дно, поплавок вздрогнул и быстро поплыл в сторону, не окунаясь и не качаясь. Я подсек и вытащил жирного, почти черного карася. Карась равнодушно пожевал губами, ударил один раз хвостом по траве и заснул.

Сейчас я мечтал вот о таком озерце, сидя на берегу лугового озера Студенец, открытого всем ветрам и всем непогодам. У берегов уже образовался ледок, но такой прозрачный, что его нельзя было рассмотреть.

Клева не было. Я с тоской смотрел на черную, будто чугунную, воду, на гниющие листья лилий, на волны и прекрасно понимал, что сижу безнадежно. Озеро будто вымерло. В лугах было пусто. Только вдалеке пожилой колхозник в валенках городил вокруг стога изгородь.

Кончив городить, он подошел ко мне, присел, закурил и сказал:

– Не там ловишь. Это я тебе категорически говорю. Не там.

– А где же ловить?

– Закон такой, – сказал колхозник, не слушая меня. – В луговых озерах в такую позднюю осень рыба не берет. Кидай куды хочешь: хоть вглыбь, хоть под берег – она не возьмет. Это, милый, дело, давным-давно проверенное. Я тебе категорически говорю. Я сам поудить охочий.

– А где же удить? – снова спросил я.

– Вот то-то, что где, – ответил колхозник. – В реке надо, где вода в движении находится. Иди на реку, тут десять минут ходу. Выбирай место, где берег покруче, под яром, чтобы на воде была гладь. Понятно? Чтобы ветер тебе и рыбе не мозолил глаза. И сиди, жди – рано ли, поздно ли, а рыба к тебе подойдет. Это я тебе говорю окончательно. А тут сидеть, это, милый, занятие для тебя нестоящее.

Я послушался его и пошел на реку. Это была тихая и широкая река с крутыми и высокими песчаными берегами. Течение было заметно только посередине реки, а у берегов вода стояла. Льда не было.

Я спустился с крутого берега и с облегчением вздохнул: внизу было тихо, безветренно и даже как будто тепло. А по небу из-за спины неслись и неслись сизые угрюмые тучи.

Я закинул удочки, закурил, засунул руки в рукава тулупа и стал ждать. На песке около моих ног были крупные когтистые следы. Я долго смотрел на эти следы, пока не сообразил, что это следы волка. К этому месту волки выходили на водопой из зарослей лозы.

Я вспомнил рассказы колхозников, что нынче волк «голодует». Как только опустели луга, он тотчас перебрался сюда из лесов, чтобы по крайности питаться хоть мышами-полевками. Мыши к осени так жиреют, что бегают вперевалку и поймать их ничего не стоит.

Я задумался, кажется даже задремал, согревшись в старом тулупе. Очнулся я, когда над рекой, над лесом, надо мной летел медленный и чистый снег и таял в черной воде.

И тут же я заметил, как перяной поплавок начал тонуть так осторожно, что для того, чтобы совсем уйти под воду, ему понадобилось больше минуты. Так бывает, когда поплавок засасывает ленивым течением или когда наживу тянет рак. Я подождал и на всякий случай подсек – тяжелая рыба бросилась в сторону, и я вытащил хорошего окуня. Второй окунь потопил поплавок еще медленнее и незаметнее, чем первый. А третий только чуть-чуть повел в сторону. Это движение можно было заметить только потому, что не было никакой ряби и поплавок стоял рядом с корягой, торчавшей из воды.

Я долго следил, как страшно медленно увеличивалось расстояние между корягой и поплавком, и, когда оно дошло до метра, – подсек и вытащил толстого окуня. Все окуни были холодные, как льдинки.

А снег все падал и падал, и на глазах у меня бурая земля, лишь кое-где расцвеченная лозняком с красной, почти алой корой, превращалась в тихую белую пелену.

Колхозник оказался прав. Несколько дней подряд я проверял его слова. Клевало только на реках и то в затишливых и безветренных местах.

С каждым днем лед все больше и больше затягивал реки, озера и старицы. Вначале он был тонкий и прозрачный и по нему ложились, как на море, белые световые дороги от солнца. Потом его присыпало снежком.

Деревенские мальчишки уже играли в хоккей с самодельными клюшками. Только одна полынья долго не замерзала. От нее поднимался пар.

Я пробился к этой полынье на лодке и удил в ней у самой кромки льда. Брали осторожно и медленно окуни. Пока я снимал их с крючков, у меня сводило от холода пальцы.

В лугах появился растрепанный и безобидный старик. Он ходил с метелкой, с огромным корнем сосны, похожим на кузнечий молот, и с сачком.

– Чего делаешь, дед? – спросил я его, когда встретил в первый раз.

– Рыбу колочу подо льдом. По лужам, – признался старик и застенчиво усмехнулся.

– А метелка тебе для чего?

– Это я снег со льда счищаю. Он покуда еще не примерз. Счистишь, вглядишься, и ежели под берегом стоит язь либо щука – тут и надо бить. Только бить шибко, во весь дух, чтобы рыба брюхом вверх перекинулась. Тогда подламывай лед и хватай ее руками, покуль она не очухалась.

– Много рыбы набил нынче? Дед отвернулся, покашлял.

– Да нет… Ничего, почитай, не набил. Лед больно тонок. Боюсь провалиться. Вот лед окрепнет, сюда язи поднапрут. Я сам видел язей, во каких – на восемь кило, не меньше.

Перевозчик Сидор Васильевич рассказал мне, что старик этот ходит целый месяц, а рыбы почти не приносит, – «уж очень стар, куда ему такой охотой займаться».

– Любитель, – сказал Сидор Васильевич. – Вот так бродит-бродит, все надеется, будто ему попадется язь в десять кило. А я его не обижаю, не смеюсь над ним. У каждого своя мечта.

Но вскоре и старик перестал ходить на озера. Как-то ночью пришла настоящая зима, рассыпалась снегами, завалила льды, и к утру все село уже казалось издали игрушкой из почернелого серебра. Кое-где из крошечных на отдалении изб валил дым и застревал среди старых вязов, пушистых от снега. Осенняя ловля кончилась. Надо было собираться в Москву.

Так вот по мелочам узнаешь что-нибудь новое: как осенью клюет рыба, где надо искать ее и еще что-либо в этом роде, – но вокруг этих мелочей накапливается столько разговоров, встреч с людьми, всяких случаев и наблюдений природы, что мелочи приобретают гораздо большее значение, чем мы думаем, и даже заслуживают того, чтобы посвятить им эти строки…

1950

librolife.ru

Читать онлайн "Осенние воды" автора Паустовский Константин Георгиевич - RuLit

Альманах Рыболов-спортсмен № 1. 1950 год

Константин Паустовский

Обычно я уезжал из деревни в Москву в конце сентября. Вода в озерах и старицах к тому времени отстаивалась, делалась холодной и чистой. Бурели водяные травы, ветер пригонял к берегам желтую ноздреватую пену. Рыба клевала нехотя, с перерывами. Приближались обложные дожди, бури, ненастье, свист облетелых ракит – все то уныние поздней осени, когда нет хуже для человека остаться одному в безлюдных местах. Хорошо знаешь, что в пяти-шести километрах есть сухой бревенчатый дом, теплая постель, стол с книгами, кривенький певучий самовар и веселые заботливые люди, но все равно не можешь избавиться от ощущения, что ты безнадежно затерялся среди мертвых зарослей, в тусклых перегонных полях, на берегу свинцовых вод. Ни человеческого голоса, ни птичьего крика, ни плеска рыбы, только низкий бег рыхлых туч. Из них то летит холодный дождь, то вдруг туманом, залепляя глаза, повалит водянистый снег. Такова была поздняя осень в моем представлении. Ни о какой рыбной ловле, казалось, не могло быть и речи. Рыба уходила в омуты и стояла там в тупом оцепенении, в дремоте. Ей приходилось тесниться во мраке осенних глубин и день и ночь слышать, как шумит над головой окаянный ветер и все плещет волна, размывая глинистый берег.

Перевозчик Сидор Васильевич, человек тихий и уважительный, кутаясь в рыжий овчинный тулупчик, соглашался со мной;

– Это, конечно, так, – говорил он. – Осенью у рыбы житье каторжное. Никому такой жизни не пожелаешь, пес с ней совсем. И, гляди, все «сентябрит» и «сентнбрит». Днем остудишься так, что за всю ночь в землянке не отойдешь.

Каждый год я уезжал из деревни в Москву без сожаления, хотя в глубине души мне бывало немного совестно, будто я оставлял на тяжелую зимовку своих верных друзей – все эти ивы, воды, знакомые кустарники и паромы, а сам бежал в город, к огням, в тепло, в человеческое оживление до новых летних дней.

Такие смешные угрызения совести приходили иногда и в Москве – то во время какого-нибудь заседания, то в Большом вале консерватории. «Что там, – думал я. – Какая, должно быть, тяжелая ночь, ветер, ледяной дождь, размытая неуютная земля. Выживут ли все эти ивы, шиповники, осинки, птицы и рыбы, измотанные бурей?» Но каждую весну, возвращаясь, я удивлялся силе жизни, удивлялся тому, как из зимы расцветал тихий и туманный май, как распускался шиповник и плескалась в озерах рыба.

В прошлом году я впервые остался в деревне до самой зимы, до морозов и снега. И все оказалось совсем не таким, как я себе представлял, даже если сделать поправку на то, что осень была небывалая. Такой сухой и теплой осени, как писали в газете, не было в России уже семьдесят лет. Деревенские старики соглашались с этим, говорили, что газета, конечно, правильная и что на своей памяти они такой осени не то что не видели, а даже и подумать не могли, что она может быть: «Теплотой так и бьет, так и тянет из-за Оки. И нету этой теплоте ни конца, ни краю».

Действительно, на юге, за Окой, небо неделями стояло высокое, яркое, распахнутое теплыми ветрами, и оттуда летела паутина. От нее воздух как бы переламывался серебряными ворсинками, играл и поблескивал. Сидя на берегу около удочек, я долго следил за этим зрелищем и прозевывал поклевки.

Растительность высыхала. Зелень переходила в цвет бронзы. Обычного осеннего золота почти не было – очевидно, листва золотеет во время сырости и дождя. Земля была под цвет сухого конского шанеля – красновато-бурая, и только озера лежали на ней разливами зеленоватой воды.

Я удил рыбу до самого льда. Это была удивительная, очень медленная и тонкая ловля. Может быть, я буду писать о вещах давно знакомых опытным рыболовам, но мне бы хотелось передать непосредственное ощущение этой осенней ловли. Есть много категорий рыболовов, и в каждую такую категорию входят люди со своим особым характером. Есть спиннингисты, есть любители жерлиц, переметов и подпусков, есть чистые удильщики-аксаковцы, есть, наконец, рыболовы, к которым я отношусь подозрительно, – мастера таскать рыбу бреднями и сетями. По-моему, это уже хищники, хотя они и прикидываются мирными и простодушными людьми..

Спиннингисты – народ деятельный, неспокойный, бродячий – они сродни охотникам. А удильщики – это больше созерцатели, поэты, почти сказочники.

Между спиннингистами и удильщиками возникают отношения натянутые, я бы сказал, колкие.

Спиннингист не прочь посмеяться над удильщиком, отнестись к нему свысока; удильщик же обычно отмалчивается. О чем спорить, если человек не понимает прелести ужения?

Легкие распри среди рыболовов – это, конечно, «древний спор славян между собою». Человеку со стороны они мало понятны. Мне не к лицу превозносить удильщиков: я принадлежу к их числу. Чтобы быть справедливым, можно, конечно, найти и у удильщиков общие для них недостатки.

Разумеется, у них есть свое тщеславие. Они гордятся знанием и пониманием природы и называют себя «аксаковцами», последователями этого великого знатока и поэта русской природы. Кроме того, удильщики, будучи вообще людьми общительными и словоохотливыми, на рыбной ловле становятся удивительно нелюдимыми. Ничто их так не раздражает, как присутствие посторонних и праздных людей, даже если эти люди сидят за спиной. Каждый удильщик относится к этому с таким же негодованием, как если бы чужой и нахальный человек вошел прямо с улицы в вашу квартиру, уселся, расставив ноги в комнате, и начал молча и нагло рассматривать все вокруг, совершенно не считаясь с хозяевами…

Да, но я отвлекся от рассказа об осенней ловле. Теплая осень была прервана несколькими морозными днями. Земля закаменела, и черви ушли так глубоко, что накопать их не было никакой возможности.

Это обстоятельство вызвало смятение среди деревенских приятелей. Мне давали советы искать червей под огромными кучами старого навоза, куда мороз не прошел, или под горой щепы в овраге за четыре километра от деревни. Иные предлагали намыть мотыля, хотя и сознавали, что это сейчас почти невозможно. А самые малодушные утверждали, что червь ушел в землю на три метра и ловлю надо бросать.

В конце концов, пришлось итти за четыре километра в глубокий овраг, заваленный щепой. Никто толком не. мог объяснить, как эта щепа попала в овраг, – вблизи не было никаких построек. Я рылся в' щепе несколько часов и накопал всего тридцать-сорок червей. На следующий день немного потеплело, но иней лежал в лугах, как крупная каменная соль, а с севера тянуло ледяным пронзительным ветром.

Он свистел в кустах и гнал черные тучи. Дальний лес на берегу старицы гудел так сильно, что шум его был хорошо слышен в лугах.

Я шел на луговые озера и бесполезно мечтал о глубоком, но небольшом озере среди этого леса, где даже в такой ветер стоит затишье, – такое затишье, что видна малейшая дрожь поплавка. Я мечтал об этом совершенно зря? так как никакого озера в лесу не было. Но мне очень хотелось, чтобы оно было, и я даже облюбовал сухую и теплую лощину в лесу, где оно должно было бы быть. Такие маленькие лесные озера, величиной с комнату, я видел в лесах около реки Пры. Летом они выглядели очень загадочно – в черной, как деготь, воде плавали водоросли, бегали жуки-плавунцы и что-то поблескивало.

Я закинул в такое озерцо удочку, но у самого берега не достал дна. Но как только я передвинул поплавок и червяк лег на дно, поплавок вздрогнул и быстро поплыл в сторону, не окунаясь и не качаясь.

Я подсек и вытащил жирного, почти черного карася. Карась равнодушно пожевал губами, ударил один раз хвостом по траве и заснул.

Сейчас я мечтал вот о таком озерце, сидя на берегу лугового озера Студенец, открытого всем ветрам и всем непогодам. У берегов уже образовался ледок, но такой прозрачный, что его нельзя было рассмотреть. Клева не было. Я с тоской смотрел на черную, будто чугунную, воду, на гниющие листья лилий, на волны и прекрасно понимал, что сижу безнадежно. Озеро будто вымерло. В лугах было пусто.

Только вдалеке пожилой колхозник в валенках городил вокруг стога изгородь.

Кончив городить, он подошел ко мне, присел, закурил и сказал:

– Не там ловишь. Это я тебе категорически говорю. Не там.

– А где же ловить?

www.rulit.me

Осенние воды. У рыбацкого костра

Обычно я уезжал из деревни в Москву в конце сентября. Вода в озерах и старицах к тому времени отстаивалась, делалась холодной и чистой. Бурели водяные травы, ветер пригонял к берегам желтую ноздреватую пену. Рыба клевала нехотя, с перерывами.

Приближались обложные дожди, бури, ненастье, свист облетелых ракит - все то уныние поздней осени, когда нет хуже для человека остаться одному в безлюдных местах. Хорошо знаешь, что в пяти-шести километрах есть сухой бревенчатый дом, теплая постель, стол с книгами, кривенький певучий самовар и веселые заботливые люди, но все равно не можешь избавиться от ощущения, что ты безнадежно затерялся среди мертвых зарослей, в тусклых перегонных полях, на берегу свинцовых вод.

Ни человеческого голоса, ни птичьего крика, ни плеска рыбы, только низкий бег рыхлых туч. Из них то летит холодный дождь, то вдруг туманом, залепляя глаза, повалит водянистый снег.

Такова была поздняя осень в моем представлении. Ни о какой рыбной ловле, казалось, не могло быть и речи. Рыба уходила в омуты и стояла там в тупом оцепенении, в дремоте. Ей приходилось тесниться во мраке осенних глубин и день и ночь слышать, как шумит над головой окаянный ветер и все плещет волна, размывая глинистый берег.

Перевозчик Сидор Васильевич, человек тихий и уважительный, кутаясь в рыжий овчинный тулупчик, соглашался со мной.

- Это, конечно, так, - говорил он. - Осенью у рыбы житье каторжное. Никому такой жизни не пожелаешь, пес с ней совсем. И, гляди, все «сентябрит» и «сентябрит». Днем остудишься так, что за всю ночь в землянке не отойдешь.

Каждый год я уезжал из деревни в Москву без сожаления, хотя в глубине души мне бывало немного совестно, будто я оставлял на тяжелую зимовку своих верных друзей - все эти ивы, воды, знакомые кустарники и паромы, а сам бежал в город, к огням, в тепло, в человеческое оживление до новых летних дней.

Такие смешные угрызения совести приходили иногда и в Москве - то во время какого-нибудь заседания, то в Большом зале консерватории. «Что там, - думал я. - Какая, должно быть, тяжелая ночь, ветер, ледяной дождь, размытая неуютная земля. Выживут ли все эти ивы, шиповники, осинки, птицы и рыбы, измотанные бурей?»

Но каждую весну, возвращаясь, я удивлялся силе жизни, удивлялся тому, как из зимы расцветал тихий и туманный май, как распускался шиповник и плескались в озерах рыбы.

В прошлом году я впервые остался в деревне до самой зимы, до морозов и снега. И все оказалось совсем не таким, как я себе представлял, даже если сделать поправку на то, что осень была небывалая.

Такой сухой и теплой осени, как писали в газете, не было в России уже семьдесят лет. Деревенские старики соглашались с этим, говорили, что газета, конечно, правильная и что на своей памяти они такой осени не то что не видели, а даже и подумать не могли, что она может быть: «Теплотой так и бьет, так и тянет из-за Оки. И нету этой теплоте ни конца, ни краю».

Действительно, на юге, за Окой, небо неделями стояло высокое, яркое, распахнутое теплыми ветрами, и оттуда летела паутина. От нее воздух как бы переламывался серебряными ворсинками, играл и поблескивал. Сидя на берегу около удочек, я долго следил за этим зрелищем и прозевывал поклевки.

Растительность высыхала. Зелень переходила в цвет бронзы. Обычного осеннего золота почти не было - очевидно, листва золотеет во время сырости и дождя. Земля была под цвет сухого конского щавеля - красновато-бурая, и только озера лежали на ней разливами зеленоватой воды.

Я удил рыбу до самого льда. Это была удивительная, очень медленная и тонкая ловля. Может быть, я буду писать о вещах давно знакомых опытным рыболовам, но мне бы хотелось передать непосредственное ощущение этой осенней лозли.

Есть много категорий рыболовов, и в каждую такую категорию входят люди со своим особым характером.

Есть спиннингисты, есть любители жерлиц, переметов и пропусков, есть чистые удильщики-аксаковцы, есть, наконец, рыболовы, к которым я отношусь подозрительно, - мастера таскать рыбу бреднями и сетями. По-моему, это уже хищники, хотя они и прикидываются мирными и простодушными людьми.

Спиннингисты - народ деятельный, неспокойный, бродячий - они сродни охотникам. А удильщики - это больше созерцатели, поэты, почти сказочники.

Между спиннингистами и удильщиками возникают отношения натянутые, я бы сказал, колкие. Спиннингист не прочь посмеяться над удильщиком, отнестись к нему свысока; удильщик же обычно отмалчивается. О чем спорить, если человек не понимает прелести ужения?

Легкие распри среди рыболовов - это, конечно, «древний спор славян между собой». Человеку со стороны они мало понятны. Мне не к лицу превозносить удильщиков: я принадлежу к их числу. Чтобы быть справедливым, можно, конечно, найти и у удильщиков общие для них недостатки.

Разумеется, у них есть свое тщеславие. Они гордятся знанием и пониманием природы и называют себя «аксаковцами», последователями этого великого знатока и поэта русской природы.

Кроме того, удильщики, будучи вообще людьми общительными и словоохотливыми, на рыбной ловле становятся удивительно нелюдимыми. Ничто их так не раздражает, как присутствие посторонних и праздных людей, даже если эти люди сидят за спиной. Каждый удильщик относится к этому с таким же негодованием, как если бы чужой и нахальный человек вошел прямо с улицы в вашу квартиру, уселся, расставив ноги в комнате, и начал молча и нагло рассматривать все вокруг, совершенно не считаясь с хозяевами…

Да, но я отвлекся от рассказа об осенней ловле.

Теплая осень была прервана несколькими морозными днями. Земля закаменела, и черви ушли так глубоко, что накопать их не было никакой возможности. Это обстоятельство вызвало смятение среди деревенских приятелей. Мне давали советы искать червей под огромными кучами старого навоза, куда мороз не прошел, или под горой щепы в овраге за четыре километра от деревни. Иные предлагали намыть мотыля, хотя и сознавали, что это сейчас почти невозможно. А самые малодушные утверждали, что червь ушел в землю на три метра и ловлю надо бросать.

В конце концов, пришлось идти за четыре километра в глубокий овраг, заваленный щепой. Никто толком не мог объяснить, как эта щепа попала в овраг, - вблизи не было никаких построек.

Я рылся в щепе несколько часов и накопал всего тридцать-сорок червей.

На следующий день немного потеплело, но иней лежал в лугах, как крупная каменная соль, а с севера тянуло ледяным пронзительным ветром. Он свистел в кустах и гнал черные тучи. Дальний лес на берегу старицы гудел так сильно, что шум его был хорошо слышен в лугах.

Я шел на луговые озера и бесполезно мечтал о глубоком, но небольшом озере среди этого леса, где даже в такой ветер стоит затишье, - такое затишье, что видна малейшая дрожь поплавка. Я мечтал об этом совершенно зря, так как никакого озера в лесу не было. Но мне очень хотелось, чтобы оно было, и я даже облюбовал сухую и теплую лощину в лесу, где оно должно было бы быть.

Такие маленькие лесные озера, величиной с комнату, я видел в лесах около реки Иры. Летом они выглядели очень загадочно - в черной, как деготь, воде плавали водоросли, бегали жуки-пла- вунцы и что-то поблескивало.

Я закинул в такое озерцо удочку, но у самого берега не достал дна.

Но как только я передвинул поплавок и червяк лег на дно, поплавок вздрогнул и быстро поплыл в сторону, не окунаясь и не качаясь. Я подсек и вытащил жирного, почти черного карася. Карась равнодушно пожевал губами, ударил один раз хвостом по траве и заснул.

Сейчас я мечтал вот о таком озерце, сидя на берегу лугового озера Студенец, открытого всем ветрам и всем непогодам. У берегов уже образовался ледок, но такой прозрачный, что его нельзя было рассмотреть.

Клева не было. Я с тоской смотрел на черную, будто чугунную, воду, на гниющие листья лилий, на волны и прекрасно понимал, что сижу безнадежно. Озеро будто вымерло. В лугах было пусто. Только вдалеке пожилой колхозник в валенках городил вокруг стога изгородь.

Кончив городить, он подошел ко мне, присел, закурил и сказал:

- Не там ловишь. Это я тебе категорически говорю. Не там.

- А где же ловить?

- Закон такой, - сказал колхозник, - не слушая меня. - В луговых озерах в такую позднюю осень рыба не берет. Кидай, куды хочешь: хоть в глыбь, хоть под берег - она не возьмет. Это, милый, дело давным-давно проверено. Я тебе категорически говорю. Я сам поудить охочий.

- А где же удить? - снова спросил я.

- Вот то-то, что где, - ответил колхозник. - В реке надо, где вода в движении находится. Иди на реку, тут десять минут ходу. Выбирай место, где берег покруче, под яром, чтобы на воде была гладь. Понятно? Чтобы ветер тебе и рыбе не мозолил глаза. И сиди, жди, рано ли, поздно ли, а рыба к тебе подойдет. Это я тебе говорю окончательно. А тут сидеть, это, милый, занятие для тебя нестоящее.

Я послушался его и пошел на реку. Это была тихая и широкая река с крутыми и высокими песчаными берегами. Течение было заметно только посередине реки, а у берегов вода стояла. Льда не было.

Я спустился с крутого берега и с облегчением вздохнул: внизу было тихо, безветренно и даже как будто тепло. А по небу из-за спины неслись и неслись сизые угрюмые тучи.

Я закинул удочку, закурил, засунул руки в рукава тулупа и стал ждать. На песке около моих ног были крупные когтистые следы. Я долго смотрел на эти следы, пока не сообразил, что это следы волка. К этому месту волки выходили из зарослей лозы на водопой. Я вспомнил рассказы колхозников, что нынче волк «голодует». Как только опустели луга, он тотчас перебрался сюда из лесов, чтобы по крайности питаться хоть мышами-полевками. Мыши к осени так жиреют, что бегают вперевалку, и поймать их ничего не стоит.

Я задумался, кажется, даже задремал, согревшись в старом тулупе. Очнулся я, когда над рекой, над лесом, надо мной летел медленный и чистый снег и таял в черной воде.

И тут же я заметил, как перяной поплавок начал осторожно тонуть, - так осторожно, что для того, чтобы совсем уйти под воду, ему понадобилось больше минуты. Так бывает, когда поплавок засасывает ленивым течением или когда наживку тянет рак. Я подождал и на всякий случай подсек - тяжелая рыба бросилась в сторону, и я вытащил хорошего окуня. Второй окунь потопил поплавок еще медленнее и незаметнее, чем первый. А третий только чуть-чуть повел в сторону. Это движение можно было заметить только потому, что не было никакой ряби, и поплавок стоял рядом с корягой, торчавшей из воды.

Я долго следил, как страшно медленно увеличивалось расстояние между корягой и поплавком, и, когда оно дошло до метра, - подсек и вытащил толстого окуня. Все окуни были холодные, как льдинки.

А снег все падал и падал, и на глазах у меня бурая земля, лишь кое-где расцвеченная лозняком с красной, почти алой корой, превращалась в тихую белую пелену.

Колхозник оказался прав. Несколько дней подряд я проверял его слова. Клевало только на реках и то в затишливых и безветренных местах.

С каждым днем лед все больше и больше затягивал реки, озера и старицы. Вначале он был тонкий и прозрачный и по нему ложились, как на море, белые световые дороги от солнца. Потом его присыпало снежком.

Деревенские мальчишки уже играли в хоккей с самодельными клюшками. Только одна полынья долго не замерзала, и от нее поднимался пар.

Я пробился к этой полынье на лодке и удил в ней у самой кромки льда. Брали осторожно и медленно окуни. Пока я снимал их с крючков, у меня сводило от холода пальцы.

В лугах появился растрепанный и безобидный старик. Он ходил с метелкой, с огромным корнем сосны, похожим на кузнечный молот, и с сачком.

- Чего делаешь, дед? - спросил я его, когда встретил в первый раз.

- Рыбу колочу подо льдом, по лужам, - признался старик и застенчиво усмехнулся.

- А метелка тебе для чего?

- Это я снег со льда счищаю. Он покуда еще не примерз. Счистишь, вглядишься и, ежели под берегом стоит язь либо щука, - тут и надо бить. Только бить шибко, во весь дух, чтобы рыба брюхом вверх перекинулась. Тогда подламывай лед и хватай ее руками, покуль она не очухалась.

- Много рыбы набил нынче?

Дед отвернулся, покашлял.

- Да нет… Ничего, почитай, не набил. Лед больно тонок. Боюсь провалиться. Вот лед окрепнет, сюда язи поднапрут. Я сам видел язей, но каких - на восемь кило, не меньше.

Перевозчик Сидор Васильевич рассказал мне, что старик этот ходит целый месяц, а рыбы почти не приносит, - уж очень стар, куда ему такой охотой займаться.

- Любитель, - сказал Сидор Васильевич. - Вот так бро- дит-бродит, все надеется, будто ему попадется язь в десять кило. А я его не обижаю, не смеюсь над ним. У каждого своя мечта.

Но вскоре и старик перестал ходить на озеро. Как-то ночью пришла настоящая зима, рассыпалась снегами, завалила льды, и к утру все село уже казалось издали игрушкой из почернелого серебра. Кое-где из крошечных на отдалении изб валил дым и застревал среди старых вязов, пушистых от снега. Осенняя ловля кончилась. Надо было собираться в Москву.

Так вот по мелочам узнаешь что-нибудь новое: как осенью клюет рыба, где надо искать ее и еще что-либо в этом роде, но вокруг этих мелочей накапливается столько разговоров, встреч с людьми, всяких случаев и наблюдений природы, что мелочи приобретают гораздо большее значение, чем мы думаем, и даже заслуживают того, чтобы посвятить им эти строки…

‹№ 1, 1950)

Следующая глава >

hobby.wikireading.ru

РЫБАЛКА. РЫБОЛОВНЫЕ РАССКАЗЫ. Расказы про рыбалку

naohote.narod.ru

Осенние воды | Рыбалка

Тактика ловли рыбы поздней осенью. Вязание уловистой нахлыстовой мушки Semispent (BWO)

Ловля осенью на искусственную мушку – это занятие для индейца. Низкий уровень воды в ручьях и реках заставляет очень осторожно приближаться к рыбе, требует совершенно иной тактики ловли и подбора, подходящих для данной ситуации снастей.

 Я передвигаюсь по краю течения, скорость которого постепенно возрастает и, наконец, останавливаюсь, разворачиваюсь лицом против течения и начинаю внимательно изучать зеркально гладкую поверхность воды при выходе из пула. Такое впечатление, что воды в ручье вообще нет: на светлом дне хорошо виден каждый камень. Перед одним из крупных, поросших водорослями камней стоит ручьевая форель. Благодаря встречному течению она как-бы парит в воде, почти не совершая движения хвостом.

Краски осени особенно впечатляют при солнечном свете.

Рыба вдруг поднимается к поверхности воды, что-то там подхватывает и вновь опускается на дно. Возможно, это был утонувший паучок или принесенный течением эмержджер. Привязываю к поводку маленькую сухую мушку — Semispent – и делаю заброс. Мушка еще находится в воздухе, и я намериваюсь удлинить шнур, как замечаю, что моя «цель» в воде начинает панически быстро и зигзагообразно передвигаться к входу в пул и исчезает в нем. Боковым зрением я наблюдаю также, что к более глубокой воде устремилось еще несколько теней. Это были форели, которых я не разглядел благодаря их защитной окраске и плоско лежащим на воде солнечным лучам. Они стояли на сравнительно большой территории, находясь перед рыбой, которой я пытался предложить мушку, и сбоку от нее. Таким образом, «моя» рыба, делая зигзагообразные движения телом, подала сигнал тревоги всей стае и увела ее за собой.

На мелком месте у выхода из пула часто стоят рыбы, карауля подплывающих насекомых. Однако если лучи солнца падают на воду горизонтально, то тень на воде от рыболова, а также от шнура и подлеска являются для рыб сигналом опасности.

Я сразу же сообразил, что повел себя как настоящий дилетант! Теперь оставалось только ждать, пока рыба не успокоится, либо попробовать половить ее в другом месте. Однако время было уже позднее, и я решил продолжить облавливать этот пул. По опыту я знал, что рядом с быстрым течением, входящим в пул, часто образуется обратное течение, где стоит радужная форель в ожидании подплывающих насекомых. Я медленно перебираюсь на другой берег по мелководью вверх по течению, дохожу до середины пула и посылаю мушку очень низким боковым забросом. После третьей проводки вдоль границы течения на поверхности воды возникает голова рыбы и я, спустя короткое время, держу в руках прекрасный экземпляр радужной форели. На этом я прекратил облавливать это место, полагая, что вываживание рыбы вызвало большой шум и волнение воды, поэтому я продолжил свой путь вдоль ручья.

Низкий уровень воды

Англичане называют обычный уровень воды осенью в наших реках и ручьях «Skinny water» (skinny – худой, тощий. Прим. Пер.). При низком уровне воды опять становится заметна структура дна, иначе разделяются потоки воды и поэтому полностью меняется и сама тактика ловля на водоемах по сравнению с весенними месяцами. В это время значительно проще делить ручей или реку на небольшие по размеру отрезки с характерными признаками. Это дает нахлыстовику возможность использовать большое количество возможностей при ловле. Тем не менее, я хочу от всего сердца довести до вашего сознания некоторые очень важные тактические соображения и правила поведения на водоемах в это время года.

Если вы не примите их во внимание, то ваш улов в конечном итоге будет состоять, лишь из прекрасной прогулки по мелководью водяного мира.

Итак:

— Именно в период низкой воды происходит скопление рыбы в определенных областях. Нам проще находить стоянки рыбы, но при этом «эффект испуга» более значителен.

— Вываживание рыбы оповещает остальных водных жителей, даже находящихся на довольно большом расстоянии от вас. Остаток «банды» втягивает голову, прижимается ко дну или спасается бегством.

— К счастью (для рыболова) звуки тревоги значительно заглушаются шумом течения.

— Каждый катящейся камень или резкие звуки от металлических шипов при перемещении рыболова по дну водоема являются для рыб громкими сигналами тревоги.

 Именно на быстром течении у  каменной гряды под защитой двигающейся воды собралось много форелей.

— Если вы ловите, делая забросы вниз по течению, то во всех случаях следует перемещаться осторожно, чтобы не поднимать муть, если дно илистое, и не цепляться за водоросли.

— Ловля вниз по течению на больших реках обещает лучшие результаты, но и здесь следует делать нечастые забросы из соответствующего укрытия и на небольшие расстояния. Чем больше времени шнур находится в воздухе и чаще падает на воду, тем меньше ваши шансы на успех.

— Первая презентация мушки всегда является 100 –процентным шансом на успех, который уменьшается на 20% при каждом последующем забросе.

— На небольших водоемах предпочтительнее ловить вверх по течению, пригнувшись и делая короткие забросы. Иногда приходится подбираться к воде только на корточках и, сидя, делать забросы.

— В осенние дни, когда солнце близится к горизонту, тело рыболова отбрасывает на воду длинную тень. К водоему нужно подходить, согнувшись, чтобы не спугнуть стоящих у берега рыб, и делать в первую очередь короткие забросы.

На маленьких водоемах при забросе шнура  нужно почти лежать на животе.

— Забудьте про поиск рыбы и многократное облавливание «подозрительных» мест: результат, однозначно, будет отрицательным.

— Лучше всего, если вы сможете делать забросы из затененного места или, стоя, около дерева или куста. Имейте в виду, что даже пролетающая над водой птица распугивает рыбу.

— В яркие осенние дни, когда дует фён, все вещи, и даже ваша собственная мини-мушка, выглядят монстрами, поэтому лучше временно забыть про рыбалку и пойти на прогулку с семьей.

— Также, если дует порывистый ветер, срывая листья с деревьев, и они, как пестрые «флотилии», одна за другой плывут по воде, то ваша сухая мушка будет здесь не к месту. Ковры из листьев над головами рыб вынуждают их искать пищу на дне водоемов.

— При перемещении по воде старайтесь не топать, а скользить и не создавать волн. При слабом течении боковая линия рыбы способна улавливать даже самые слабые колебания давления воды. Если в водоеме к тому же хозяйничает выдра, то у рыб вырабатывается особая чувствительность на изменение «ритмического пульса» течения.

— При ловле на небольших водоемах применяйте легкие удилища (4-го класса будет вполне достаточно), поскольку рыбе некуда особенно убегать и вываживание обычно происходит в одном пуле.

Делая Wet Fly Swing  с эмерджером и экстра длинным подлеском, можно успешно ловить рыбу при гладкой поверхности воды и спокойном течении. 

— Иногда переход на ловлю с тонким шнуром DT дает определенные преимущества. Лично я везде пользуюсь плавающим шнуром WF Master Caster с очень тонким концом длиной 4 метра. Если я даже применяю такой шнур более высокого класса, то он позволяет мне предлагать рыбе мушку с минимальным шумом.

— При забросах на короткие и длинные дистанции в период низкого уровня воды следует применять по возможности длинные подлески. Основное правило при этом гласит: «как можно длиннее (до 6 метров) и как можно тоньше (до максимально возможной нагрузки)». Кроме того необходимо обезжирить конец поводка перед мушкой, например, илом или зубной пастой. Последовательность при этом должна быть следующей: сначала обезжирить поводок, а затем обработать мушку флотантом.

— Если вы пришли на рыбалку со своим другом в солнечный осенний день, то старайтесь держаться друг от друга подальше и облавливайте одно и то же место только по прошествии получаса.

— Рыба за лето увидела большое количество мушек, особенно в водоемах, где действует правило «поймал-отпусти», поэтому осенью она легко отличает мушку от живого насекомого. Все в вашей мушке должно соответствовать в точности: и размер, и цвет, и силуэт.

— Кроме того, рыба за лето нагуляла вес и становится к осени очень разборчивой в питании.

Именно осенью молодая форель набивает себе животы перед долгим зимнем затишьем. 

— В осеннее время применение коротких и эластичных удилищ является обязательным. Преимущество эластичных удилищ заключается в том, что они лучше смягчают резкие рывки и попытки освободиться от крючка крупной рыбы при вываживании. Диаметр поводка должен соответствовать размеру крючка.

— Забросы следует делать боковые и близко к поверхности воды. Отблеск при движении ярко окрашенных удилищ, а также катушек заметен издалека. Цвет шнура должен соответствовать цвету окружающей среды или неба.

— В осеннее время на пестрых, плывущих по воде листьях, можно обнаружить, прежде всего, Midges, Needleflies, Cinnamon-Sedges и мелких поденок, как светлых Baetis fuscatus, и осенних представителей Baetis rhodani.

И именно на описании этих насекомых, окрашенных в оливковый цвет, с дымчато-серыми крыльями я хочу остановиться подробнее.

«Обожаемый объект» — крохотная осенняя Baetis в позиции Semispent. 

Собственно говоря, Baetis rhodani является первым весенним и, соответственно, первым насекомым года. При этом ее имитацию можно предложить рыбе даже и осенью на крючках #14-16. Однако, осенняя генерация по размеру тела значительно меньше весенней, да и численностью тоже. Из-за невзрачной внешности и скрытого образа жизни разглядеть эту крошку на воде может только глаз опытного рыболова. Однако ее имитацию в виде Emerger или Spent рыбы просто обожают и прекрасно различают на воде.

Кусочек осеннего утонувшего («drowned») деликатеса или деликатеса в виде Spent на быстром течении – это уже половина пути к успеху.

Материалы для вязания нахлыстовой мушки Semispent (BWO)

Крючок: Grab Gape #18 barbless.

Монтажная нить: Polycron оливкового цвета.

Крылышки: Ghost Fiber Coars цвета Silver Grey

Хвостик: бородки пера.

Ножки: даббинговая смесь из Ghost Fiber Coarse различных цветов и волоса с маски зайца или Grey Fox Squirrel (серая американская белка. Прим. Пер.).

Лак: акриловый.

Техника вязания нахлыстовой мушки Semispent

После намотки подложки закрепите с помощью монтажной нити несколько светлых бородок пера в качестве хвостика. После этого изобразите толстое брюшко, оставив первую треть цевья крючка свободной. На ней посередине закрепите петлями «восьмерка» тонкий пучок Ghost Fiber в виде Spent. После этого даббинговой иглой разделите пополам монтажную нить.

Зажмите в нити немного даббинга, слегка его укоротите, и все скрутите. «Восьмеркой» намотайте даббинговую нить между крылышками из Ghost Fiber и закончите у колечка крючка.

Далее пропорционально и ровно укоротите крылышки и расчешите щеточкой «репейник» волокна на нижней части мушки. Нанесите туда каплю акрилового лака.

Эта мушка исключительно уловиста, если ее также проводить под поверхностью воды. Поскольку мушку очень плохо видно нужно внимательно следить при сплаве за предполагаемым местом ее нахождения и при появлении там кружка на воде немедленно делать подсечку. Чаще всего это является свидетельством того, что рыба соблазнилась вашей имитацией.

Источник: fishbusinezz.ru

ribanews.ru

Смотрите также

• 
  Европа вода
• 
  Вода европа
• 
  Фотосинтез воды
• 
  Вода франция
• 
  Сантехника вода
• 
  Сушка водой
• 
  Гкал вода
• 
  Ламинат вода
• 
  Вода ламинат
• 
  Воды доктор
• 
  Осторожно вода