Смысл пословицы «Вода камень точит». Вода камень

Вода камень точит значение пословицы

Вода путь найдёт. Пословицы о воде

Ничто так не выражает вековую народную мудрость, как пословицы. Эти краткие, но ёмкие высказывания выручают всегда, когда другим словам не находится места. При этом смысл одной и той же пословицы может одинаково точно объяснять абсолютно разные ситуации. Поэтому, начиная разговор про пословицы о воде, следует понимать, что смысл, заключённый в этом высказывании, никакого отношения к главной жидкости Земли не имеет.

Символика воды для древних людей

В любой культуре ушедших эпох можно найти упоминания о священном отношении к воде. Так, например, многим известна гипотеза о происхождении мира из воды. И это неудивительно, ведь древние всегда делали выводы из того, что видят: дети рождаются из воды, дожди питают растения. Могущество воды заключалось и в том, что она может не только давать жизнь, но и отнимать её, например, отсутствием дождей или, наоборот, наводнениями.

Древние пословицы о воде несут неоднозначную смысловую нагрузку: «От воды всегда жди беды» и «Хлеб - батюшка, вода - матушка». Прослеживается почтительное отношение славян к воде как к могущественной стихии, которая может и приласкать, и обидеть, и помочь.

Многим сегодня непонятен смысл пословицы «В одну реку нельзя войти дважды». Что значит нельзя? Река – она же никуда не денется. Однако для славян течение реки символизировало течение времени. Считалось, что вода утекла, река обновилась и стала другой. Так родилась эта пословица.

Камень, вода - две противоборствующие стихии

Услышав выражение «Вода камень точит» в первый раз, не всегда сразу удаётся проникнуться глубиной высказывания. Есть и другие варианты этой же пословицы о воде, например «Капля камень долбит», а также «Терпение и труд всё перетрут». Становится понятно, что на самом деле речь здесь идет о том, что жидкость - ласковая, аморфная, мягкая, при долгом воздействии может разрушить самый твердый камень. Вода – как символ упорства, камень – как символ непоколебимой силы.

А вот и ещё одна пословица со словом "вода": «Под лежачий камень и вода не течёт». Здесь выражается призыв к активным действиям, способным победить самые неблагоприятные обстоятельства.

Это вилами на воде писано

Чаще всего принято воспринимать буквально выражение о том, что на воде не могут оставаться следы от вил. На самом деле эта пословица со словом "вода" имеет очень интересную предысторию. Дело в том, что слово «вилы» в древнеславянской мифологии имело несколько иное значение, нежели сейчас. Вилы – это духи воды, существа, которые обитали в реках и озёрах. По преданиям, эти духи могли предсказывать будущее, а свои предсказания Вилы записывали на воде.

Есть и другая версия, которая гласит, что вилами называли круги на воде, которые образуются, если в неё кидать камни. У некоторых народов был такой обряд гадания, когда по размерам и пересечениям этих кругов определялась судьба.

Поскольку оба варианта предсказаний имели сомнительную подоплёку, появилось выражение «Вилами на воде писано».

Почему на обиженных воду возят

Некоторые пословицы о воде не имеют прямого отношения к мифологии, а связаны с историческими событиями. К примеру, поговорка «Толочь воду в ступе» появилась в средневековье: ослушавшихся монахов заставляли в качестве наказания заниматься абсолютно бесполезным делом – толочь воду.

Интересна история и с обиженными водовозами. Считается, что эта пословица связана с событиями XIX века. В Петербурге того времени не было чистой питьевой воды, поэтому она доставлялась водовозами за небольшую плату, которая была, кстати, официально узаконенной и одинаковой для всех. Но, разумеется, находились ловкачи, которых оскорбляла непомерно низкая цена за услугу, и они пытались ее завышать. За такое нарушение их лишали лошади, и обиженным дельцам не оставалось другого выхода, кроме как возить тяжёлые бочки на себе.

Как видите, пословица – это далеко не просто фраза, вылетевшая случайно из чьих-то уст. Наоборот, это очень глубокое, пусть и короткое, изречение со своей историей и серьёзным смыслом.

fb.ru>

Какой смысл пословицы "Вода камень точит"?

Ninaarc

Приведенная пословица в переносном значении означает: если постоянно на что-то воздействовать, то можно добиться существенных результатов. Даже незначительное влияние может привести к победе, если оно проводится в течение длительного времени.

Мудрое выражение "вода камень точит" — это трудолюбие, упорство и целеустремленность, помноженные на терпение и настойчивость. Если приложить усилие, то можно осуществить задуманное, даже если оно сначала кажется невыполнимым.

Пословица учит не сдаваться, а методично продвигаться к своей цели, что обязательно завершится желаемым результатом. Капля воды пробивает даже поверхность камня, а упорство и настойчивость непременно приведут к победе.

Девушка-загадка

В моем понимании смысл здесь таков.

Если делать что-то понемногу, но регулярно, каждый день, то результат будет, даже если его поначалу не видно.

Например, учить по 10 английских слов каждый день и через год словарный запас будет 3650 слов!

З в ё н к а

В первую очередь – смысл прямой. Он нужен нам для понимания переносного смысла.

Итак, пословица о воде, точащей камни, напоминает нам о том, что падающая вода (в виде струи или даже отдельных капель) способна разрушать самые крепкие камни, если дать ей достаточно времени. Потому что вода действует неторопливо, но уверенно бьёт в одну точку.

Второй смысл – переносный, как это обычно бывает при анализе пословиц. Под водой в этом случае подразумевается любое регулярное, последовательное, активное и упорное действие, а под камнем – пассивное сопротивление этому действию. Активность в большинстве случаев побеждает, даже если она с виду достаточно слаба.

Перефразировать это выражение можно так: «Упорство может одолеть любую твердыню».

Taciturn

Такой же, как и у "Если долго мучиться - что-нибудь получится". Это значит, что если делать что-то малоэффективным методом, но очень долго, то в конечном итоге всё же можно достичь конечной цели. "Медленно, но верно".

Rumata46

В Китае когда-то существовала смертная казнь достаточно экзотическим способом, который применялся и для пыток. На выбритую голову человека непрерывно падали капли воды, и человек постепенно сходил с ума от этого. А вода точит камень по двум причинам: Во-первых, -это гидродинамический удар, которым сопровождается внезапная остановка потока(или отдельной капли) воды при столкновении с твердой поверхностью камня, а во вторых, в природе всегда в воде имеются некоторые взвешенные твердые частицы, например, песчинки, которые приводят к абразивному износу поверхности преграды, аналогично пескоструйной установке. Думаю, что существует еще и некоторый кумулятивный эффект, похожий на действие фауст-патрона или других бронебойных снарядов, когда в мягкой оболочке(здесь вода) заключен твердый сердечник(здесь песчинка, который при резком торможении оболочки наносит удар по броне или камню

Стэлс

Я понимаю эту пословица как, то что настойчивость и терпение горы сдвигает.

Буквально пословица показывает как, на первый взгляд такая мягкая среда как вода, со временем протачивает такое твердое тело как камень.

Будьте терпеливы, оставляйте надежды, продолжайте действовать, и у вас получится добиться своего.

Шабалдина

Пословица "вода камень точит" о упорстве, настойчивости. Если вода будет капать в на камень длительное время, то обязательно пробьет дырочку. Так и в жизни, если хотите чего-то добиться, надо идти до конца, даже если в начале ничего не получается. Пусть медленно, но все-таки двигаться к своей цели, в итоге достигните желаемого. Из этой же серии пословица "терпение и труд все перетрут".

Радуга-весна

Смысл этой пословицы заключается в том, что даже камень может измениться, если его постоянно будут обтачивать водой. Если говорить человеческим языком, то каждый может изменится не зависимо от того, какой он. Если человек черствый, то он может стать мягким. Если человек нудный, то он может стать веселым. Главное - это время его "обработки".

Людвиго

Если понаблюдать за водой, то она действительно может пробить несокрушимость камня.

Пословица обозначает упорного человека, который последовательно,размеренно и целенаправленно добивается своих целей, которые порой кажутся нереальными и недостижимыми, при этом не отступая ни на шаг.

Elena-kh

Капли воды действительно точат камень, но делают это они очень медленно, зато верно, за счет частого падения. В данной пословице содержится призыв к упорству, желанию добиваться поставленных целей, пусть медленно, но верно.

bolshoyvopros.ru>

Есть ли такая пословица ? вода камень точит

Cheery

Конечно есть. А смысл ее - даже незначительное воздействие, прилагаемое постоянно, может привести к значительным результатам. Как реки вытачивают русло в камне и как камни в море "обточены" до гладкой поверхности.

Ольга

Первоисточник выражения — строка из поэмы (дошедшей до нашего времени лишь в отрывках) древнегреческого поэта Хэрила (V в. до н. э.) : «Капля воды долбит камень постоянством» . В европейскую культуру попало благодаря римскому поэту Овидию (Публий Овидий Назон, 43 до н. э. — 18 н. э.) . В его «Посланиях с Понта» сказано: «Капля долбит камень» . В сборнике изречений древних авторов, составленном в XV в. византийским ученым Михаилом Апостолием, это выражение приведено в такой форме: «Капля, непрерывно падая, долбит скалу» . В этой же форме оно встречается и у церковных писателей Григория Богослова (ок. 329 — ок. 389) и Иоанна Дамаскина (675 — до 753). Из их сочинений эта фраза и вошла в русский язык, где существует в нескольких равноправных вариантах — «капля камень точит» , «капля по капле и .камень долбит» или «капля точит камень не силой, но частотой падения» . Иносказательно: терпением и настойчивостью можно добиться многого, даже если сил на первый взгляд недостаточно для свершения задуманного.

Ирина гончарова

Да. А значение её в том что: Вода мягче камня а меняет его форму Она может превращаться в пар, который вообще не ощутить Пар становиться облаком-а облака рождают Молнию мораль-кажущаяся слабость может оказаться огромной силой

Почему говорят "вода и камень точит"?

Вопрос закрыт, так как является дубликатом вопроса "Какой смысл пословицы "Вода камень точит"?"

Рина19

Когда вода капля за каплей падает на камень, то через какое-то время в камне образуется углубление. И это не смотря на то, что камень твёрдый.

В пословице имеется ввиду, что если к чему-то стремишься, то надо делать попытку за попыткой и тогда можно добиться нужного результата.

Corades

"Вода камень точит" - поговорка о том, что при, казалось бы, небольшой силе и не великих возможностях, но при большом желании, упорстве, труде, постоянстве и настойчивости, можно добиться того, что задумал, осуществить то, чего добивался.

Alex-kro

Это правда. Ведь раньше даже не было у людей дрели.. И долбили стены буром. Тем более не было капли.. если взять каплю.. она имеет вес и под своим весом "долбит" все , что хочешь.возможно взять под давлением воду и разрезать металл..

bolshoyvopros.ru>

Как понимаете фразу "вода камень точит?"

Vladimir solodzenkin

Есть буквальное понимание, капли воды размывают камень. Но на это требуется время. Есть другой уровень понимания, очистить организм можно воздействием стихии вода. Есть и третий уровень, любое трудное дело (камень), можно сделать, разбив его на маленькие, доступные к исполнению этапы = дела (капли), но потребуется много шагов и времени. В общем, это призыв к терпению.

Nikolay sharapov

У китайцев была пытка, человека привязывали к столбу, а сверху ему на голову капала вода, с равными промежутками времени примерно 2 капли в минуту - по моему один из наиболее действенных способов для достижения понимания вышеупомянутой фразы ))

Читайте также

zna4enie.ru

Смысл пословицы "Вода камень точит" |

***

Опасное и разрушающее могущество цунами, сокрушительная мощь бурлящих горных рек — сила «большой воды» ни у кого не вызывает сомнения. Но удивить своими возможностями может даже одна капля, очевидное влияние которой на окружающее не менее заметно и поразительно по сравнению с масштабным воздействием океанов, морей и рек.

«Вода камень точит» довольно известное и популярное народное выражение. Обратившись к энциклопедическим источникам, можно узнать, что афоризм имеет конкретного автора. Им был древнегреческий поэт Хэрил, живший в пятом веке до нашей эры. Выражение, упомянутое в поэме Хэрила, становится крылатым и его немного изменённый вариант встречается в сочинениях римского поэта Публия Овидия Назона (вторая половина I века до н.э.). В славянскую культуру, в русскую в частности, изречение перешло примерно в 4 веке из сочинений церковных писателей Иоанна Дамаскина и Григория Богослова.

Для того чтобы понять значение пословицы, очень похожую поговорку, необходимо вновь обратиться к первоисточнику. В поэме Хэрила это выражение, ставшее впоследствии народной мудростью, встречается в таком варианте: «Капля воды долбит камень постоянством». Метафорическое сравнение древнего поэта основано на вполне реальном явлении. Постоянное и длительное воздействие капающей воды способно со временем оставлять следы-выемки даже на очень твёрдых породах.

Следственно, толкование пословицы в переносном значении в следующем — даже при незначительном, но постоянном воздействии на что-либо вполне реально достигнуть заметных результатов. У поговорки существует несколько вариантов, смысл которых абсолютно идентичен: —«Капля камень точит», «Капля по капле и скалу долбит».

«Вода камень точит» чаще всего употребляют, когда возникает необходимость подбодрить кого-либо, или даже себя в случае крушения надежд на быстрый результат. Данный афоризм — не дежурная фраза-утешение, а призыв к действию. Не бросать намеченных ориентиров, а лишь менять тактику и способы достижения, подобно маленькой капле, удар за ударом пробивающей толщу камня, упорно и настойчиво двигаться к намеченной цели.

В подобных ситуациях важно понимать разницу между такими чертами характера, как упорство и упрямство, отдавая предпочтение первому качеству. Упорному человеку свойственна гибкость мышления, благодаря чему его разум свободен и «манёвренней» в выборе средств, помогающих достигнуть желаемого. Упрямство, с точностью до наоборот, нередко вступает в конфликт со здравым смыслом. Упрямого человека влечёт не сама цель, а желание самоутверждения.

Нельзя отрицать, что наравне с «активным» толкованием изречения, когда смысловой акцент смещён на субъекта, пытающегося воздействовать на что-то, или кого-то, то есть выступает в роли «воды», поговорка нередко употребляется в «пассивном» смысле, при котором индивиду отводится место «камня». Любое влияние, даже кажущееся, на первый взгляд, незначительным, все равно не проходит бесследно, при условии, что оно длительно. Так, супруги, находящиеся в долгом браке, незаметно перенимают привычки, вкусы друг друга. «Обточить» можно не только одного человека, группу людей, но и целые народы, незаметно привив им новые идеологические взгляды и убеждения.

Удачной литературной иллюстрацией афоризма является комедия Шекспира «Укрощение строптивой». Задача, поставленная перед героем пьесы Петруччо, почти невыполнима — не только жениться, но и влюбить в себя невесту — несносную Катарину. Петруччо справляется с непростым делом и выполняет условия уговора только благодаря собственной настойчивости, хотя методы, используемые для приручения строптивицы порой достаточно жестоки.

Ещё один пример удивительной целеустремлённости раскрыт в повести Вениамина Каверина «Два капитана». Закалённый трудным детством, главный герой повести — Саня Григорьев, стремится не столько доказать свою правоту, сколько найти саму правду. На этом нелёгком и долгом пути он постоянно сталкивается с человеческой подлостью, клеветой и предательством. Лишь исключительная твёрдость характера помогает Сане не бросать задуманное, решительно и настойчиво приближаться к истине.

Изменять неизменное— удел не только литературных героев. Крылатое выражение о терпении и настойчивости нередко становится своеобразным рефреном для людей, выбравших делом своей жизни научную деятельность. Посвятив себя исследованиям, возлагая огромные надежды на очередной опыт, который может растянуться на года, десятилетия и закончиться неудачей, истинный учёный найдёт в себе силы начать всё заново.

Знаменитый генетик-селекционер Иван Владимирович Мичурин, чья жизнь и помыслы были всецело отданы выведению новых сортов растений — ярчайший пример колоссального трудолюбия и настойчивости. Постигая механизмы формирования новых качеств и признаков путём гибридизации и, дожидаясь, в буквальном смысле, плодов своего кропотливого труда, Мичурин даже неудачи воспринимал, как бесценный опыт и возможность двигаться к цели обновленной дорогой. Плодотворнейшая жизнь учёного подтверждает скрытый смысл пословицы – процесс не менее важен, чем результат.

.

***     Внимание! Копирование статьи на другие сайты запрещено

.

На этой странице: смысл (значение) пословицы «Вода камень точит».

.

www.poslovitza.ru

Вода камень точит. «Вода камень точит»

 

С пожарной лестницы, ведущей на четвертый этаж, видны тронутые оранжевой ржавчиной останки баржи для очищения сточных вод.

…Что же мы жрали-то в том ресторане, в Макао?

Посудина лежит на боку в свинцовой воде канала Кэйхин, повернувшись к берегу ржавой железной палубой. Двадцать татами в ширину точно будет.

Какую-то хрень типа плова с муравьями, что ли?

Уставившись на квадратную дыру в палубе и скривив рот, Миясэ выпускает струйку сигаретного дыма. Цвет ржавчины затонувшего судна напоминает ему старую пушку на морском берегу в Макао; точно — в том ресторане, чуть позади нее, они с Тамаки что-то ели. Это было во время их пятидневного путешествия Гонконг— Макао.

А может, плов с муравьями они ели в «Абердине»? Прошло-то всего два месяца, а многое уже позабылось. Больше всего запомнилось, как, едва переставляя ноги под палящим солнцем, Тамаки ныла:

Надоела эта жара, давай вернемся в отель, примем душ и отдохнем в постели.

Чувствуя тяжесть в груди, Миясэ выпрямляет спину. Галстук, как удавка, врезается в шею, стягивает ворот рубашки.

…Так и крякнуть недолго! — бормочет Миясэ и бросает окурок в сторону канала.

Взору представляется нагромождение гигантских складов, электростанция и нефтеперерабатывающий комбинат. И все же здесь лучше, чем в конторе на Такаданобабе, — мутная рябь канала не в силах, по крайней мере, скрыть отражение бескрайнего неба. Голова полна забот — надо к свадьбе готовиться, подумать об обеде, а чай в корректорской отвратительный, а еще вонь со стороны канала, от работы передохнуть некогда, разве что в четверг, когда он ходит сюда, в типографию, править газетный материал, можно слегка расслабиться.

«Компанимару» с третьей полосы, пройдите на третий этаж. «Компанимару» с третьей полосы, пройдите на третий этаж, — доносится голос из корректорской, и Миясэ открывает дверь с пожарной лестницы. Провожая взглядом пляшущий на ветру бычок, подхваченный порывом ветра, Миясэ рисует в своем воображении безбашенного перца, совершающего затяжной прыжок, или любителей сигать с небоскребов. С заполненной такими вздорными ассоциациями головой он возвращается в корректорскую.

Здесь, в старом здании на берегу канала, расположилась типография газеты «Тайё симбун». Четвертый этаж, на пространстве в 50 цубо теснятся несколько простых столов, за которыми трудятся журналисты из отраслевых газет. И хотя большинство из них появляются лишь в один определенный день окончания правки, некоторые издания имеют в типографии свой уголок, куда каждый день кто-нибудь да наведывается. Как бы там ни было, все эти газетки не для широкого читателя.

Миясэ проходит к электрочайнику, что стоит на столе в глубине комнаты, заглядывает в алюминиевый заварник и с отвращением выбрасывает в здоровенную пластиковую мусорку все его содержимое. Однако заваренные по новой, листья дрянного чая в миг раскручиваются такими же отвратительными колбасками.

Уже ноябрь, а тепло-то как! — раздается голос женщины средних лет, которая делает внутреннюю газету для фирмы, производящей электротехнику.

— Да уж, — отвечает Миясэ.

В первый день появления в типографии для правки материала на него произвели сильное впечатление ее стальной голос и косые глаза: один смотрит на вас, а другой на Северные территории. Почти все сотрудники, находящиеся в помещении, работают дольше Миясэ. Бывает, что некоторые исчезают из вида по причине замужества или увольнения, а некоторые, наоборот, появляются в качестве стажеров, однако состав работников, приходящих со своими материалами для правки по четвергам, остается практически неизменным. Они совсем не общаются, знают друг друга лишь в лицо. Но все-таки им известно, представителями каких изданий кто из них является.

Миясэ наливает чай себе и сорокалетней даме, затем возвращается к своему столу.

Огромное вам спасибо за блестящий материал о здоровом завтраке. То, что стряпня хозяйки напрямую связана со здоровьем ее собачки, нашло большой отклик, я бы и сам, ей-богу, не прочь попробовать, честное слово.

Ответственный за седьмую и восьмую полосы Нисикава, склонившись к телефону, неистово трясет головой. Продолжая беззвучно смеяться, он смотрит в сторону Миясэ и тычет пальцем в стопку бумаг, громоздящуюся перед ним на столе.

Хотелось бы уточнить только одну вещь: рульки бекона нужно насаживать на зубочистку, правильно я вас понял?

«На кой хрен для собачьей еды нужны какие-то зубочистки?» — В недоумении Миясэ садится на дешевый железный стул. Из разодранных краев дерматинового покрытия выглядывают куски желтого поролона, видно деревянное основание.

Газета, где работает Миясэ, издает информационный бюллетень для любителей домашних животных и всей связанной с ними отрасли. Номинальный тираж газеты десять тысяч экземпляров, однако реально расходятся лишь три тысячи. Существует она за счет рекламы ветеринарных клиник, бридеров — производителей новых пород, а также зоомагазинов. Однако контракты с ними не подписываются, все держится на долге и приличиях. Самые лакомые заказы уходят в крупные издательства и телевизионные компании, выпускающие программы для любителей животных. Название газеты «Компанимару» — это сокращение от «Companion animal».

Так, все это надо размешать с желеобразным кормом для собак, который сейчас можно купить повсюду. Я правильно вас понял?

«Ну и черт с ней, с газетой, пусть пишут что хотят», — думает Миясэ. Она есть лишь порождение постоянно деградирующего вкуса людей, превращающих собак в безобразные существа с помощью «модной» стрижки. Естественно, что погоня за оригинальной формой стрижки стоит денег, они, в свою очередь, делают новые деньги, и мы тоже от этого кормимся, чего там скрывать…

Миясэ бегло просматривает колонку Общества взаимопомощи любителей животных, размещенную на пятой полосе. Страхование от причинения вреда, бирки с адресом хозяев на случай пропажи животного, компенсация расходов на лечение, похороны… А вот еще что оказывается, сами хозяева вполне могут предотвратить болезни пожилых собак старше восьми лет. Рак, сахарный диабет, сердечная недостаточность, заболевания почек, катаракта, кожные заболевания, старческое слабоумие. Для каждой болезни своя диета.

Основные причины заболеваний: переедание и гиподинамия. Так ли это?.. Сам Миясэ, сколько бы ни ел, ничуть не толстел. Лет этак с десяток назад, по окончании школы, он неожиданно попер вверх, с тех-то пор и стал нерасположенным к полноте. Сколько бы ни трамбовал в себя на ужин хоть лапшу, хоть пельмени — никаких изменений. Может быть, все в рост уходит, что там ни говори, метр восемьдесят шесть, как-никак. Каждый раз, увидев худого и длинного Миясэ, ветеринар из подшефной клиники для собак и кошек Одзаки подшучивает: «Что-то цвет лица у тебя нездоровый. Уж не завелся ли в кишечнике солитер?»

— Водораздел проходит между абитуриентами с коэффициентом выше пятидесяти пяти и теми, у кого не ниже сорока пяти. Так не лучше ли нам сконцентрировать свое внимание на тех, у кого около сорока пяти и предложить им посещать ускоренные курсы?

Миясэ отрывает глаза от статьи, выпрямляется на стуле и закуривает. За его спиной расположен стол газеты, помещающей материалы к вступительным экзаменам в среднюю школу второй ступени. Эта газетенка как раз для мамаш шестиклассников. Главная тема текущей недели — специальная статья, посвященная осенним родительским собраниям, и редактор именно об этом и толкует по телефону, попыхивая трубкой и распространяя вокруг себя запах ванильного табака.

Миясэ переводит взгляд на стол газеты «Оясиро», специализирующейся на синтоистских храмах. В четверг от них в типографии собирается больше всего сотрудников. Двадцатилетней молодежи человек шесть, и двое постарше. В молчании они выписывают старомодные иероглифы, затем, опять же в молчании, прочитав верстку, шестеро дружно поднимаются на обеденный перерыв и, выстроившись в цепочку, исчезают по одному в дверях лифта.

На мгновение встретившись глазами с недавно закончившим университет новым сотрудником газеты «Оясиро» по имени Мацусита, Миясэ помахал ему рукой в знак приветствия. Несколько раз они перекидывались словечком на третьем этаже, где верстают газеты.

— Нет ли какой-нибудь хорошей книги по расположению камешков и водорослей в аквариуме с тропическими рыбками?

— Может, поискать в больших книжных магазинах?

Примерно такой вот был разговорчик. Мацусита согнулся в вежливом поклоне и, похоже, подгадывает удобный момент, чтобы отвести глаза. Пока же он не отвернулся, Миясэ, чуть сдвинув фокус своего взгляда, неотрывно смотрел на огромный портовый кран, силуэт которого виден из окна прямо за спиной Мацуситы.

— Ох, как же ты меня заколебал… — недовольно ворчит Миясэ, возвращаясь к своей газете, и одновременно с этим тишину разрывает звонок на обед.

Ослабив узел галстука, Миясэ выходит на улицу.

До ближайшей закусочной нужно идти вдоль канала минут пятнадцать. «В середине дня скучнее места не найти, пожалуй, во всей Японии», — думает Миясэ.

Нисикава вместе с коллегой Мурой, а также подрабатывающим по корректорской части Ёнэкура, заказывают на вынос корейскую кухню из ресторана «Омото», что у вокзала, однако Миясэ противно вот так вот заправляться за столом в корректорской. Не прибавляет аппетита и то, что перед тобой газета с рекламой собачьего корма и кладбищ для животных.

Он выходит из лифта, держа перед собой газету с объявлениями о собачьем корме и кладбищами для животных. Лучше все-таки перекусить на стороне, несмотря на снующие по шоссе грузовики. К тому же он почти всегда во время обеда звонит Тамаки. Это вошло в привычку с момента их помолвки, когда девушка тут же уволилась из туристического агентства.

— Послушай, дорогая, в том ресторане, в Макао, ну, когда путешествовали в Гонконг, что мы там ели?

— Не поняла, ты это к чему?

— Да так как-то, ни с того ни с сего. Может, вспомнишь, что мы там ели?

— Да вроде средиземноморскую кухню… А чего ты это вдруг?

Они познакомились по работе. Началось все с того, что Миясэ пришел в офис, где работала Тамаки, с тем, чтобы взять предложенную ее представительством рекламу проекта путешествия с питомцами под присмотром дипломированной няньки. На ней был бордовый форменный костюм. На Миясэ оказала неизгладимое впечатление полоска нежной кожи, выглянувшая из-под задравшейся блузки как раз между юбкой и жакетом, когда она нагнулась над стойкой за документами. Миясэ до сих пор помнит каждую складочку.

— Это, ну, на тот крючок с нянькой клюнуло что-нибудь?.. А, вот оно как. Ну да ладно, ты, кстати, сделала заказ в зоомаге у Кодзимы?

Тамаки потом призналась, что ее пленили рост и неуклюжесть будущего мужа, а что до самого Миясэ, так ему просто хотелось ее трахнуть. Стоило ему увидеть сексуальный овал лица и ножку чуть выше задравшейся юбки в момент, когда она повернулась на своем вращающемся кресле, чтобы достать папку с документами, как в нос неожиданно ударил запах озона только что сделанных ксерокопий.

— А как насчет ангорки?..

«Это она про кошку», — сообразил Миясэ. Он пообещал Тамаки после знакомства с ее родителями, живущими в Кобе, что после женитьбы купит ей пушистую кошку. «Самое главное, чтобы была пушистая», — потребовала тогда невеста, а он сдуру и ляпни ту породу российского происхождения, о которой писал статью. У Миясэ и в мыслях не было заводить кошку. Если уж на то пошло, так лучше уж привести в дом какого-нибудь двор-терьера без родословной — они самые верные.

— Ангорка, говоришь?

Тем не менее, когда Миясэ вспоминал светящееся от счастья при мысли о замужестве лицо Тамаки, ему казалось, что и в самом деле неплохо бы завести какого-нибудь зверя. Однако именно ему через свою фирму пришлось подыскивать двухкомнатную квартиру с кухней-столовой в доме, где разрешали арендовать жилье с домашними животными. Это оказалась ветхая коробка, построенная лет двадцать пять назад.

— Я думаю, что чем раньше, тем лучше. Вещи вот уже начала помаленьку перетаскивать. Милый, а когда появится ангорка, я целый день буду сидеть дома и неустанно вить гнездышко любви.

В телефонной трубке слышится смешливый голос Тамаки. Вообще-то она очень серьезно относилась к замужеству, да и Миясэ не представлял для себя другой жены, однако во время помолвки какая-то тень сомнения закралась в его душу. Это даже и не меланхолия, которая часто охватывает жениха. «Как ни крути все мы там будем, так к чему эти дурацкие предсвадебные хлопоты?» — недоумевал про себя Миясэ.

— Извини, дорогая… Ты определилась с местом свадьбы и прочее, ну как там по деньгам?

— Если честно, я бы хотела сочетаться в синтоистском храме… хотя и в церкви тоже ничего, но с симада я буду выглядеть там нелепо… — Мостовая сотрясается от проезжающего мимо трейлера, шум дизеля заглушает голос Тамаки, и Миясэ плотнее прижимает трубку к правому уху. — Ведь можно обойтись регистрацией, ты как думаешь? А потом разошлем письма с сообщением о нашем браке…

— Что ты говоришь? Плохо слышно.

Стоило грузовику промчаться, окутав Миясэ черной выхлопной гарью, как кончилась мелочь, которую он подбрасывал в прорезь телефонного аппарата, и связь оборвалась. «Трубка вдруг стала легче или мне это показалось? — подумал Миясэ. — Обычно-то, наоборот, после телефонного разговора она становится тяжелее. Впрочем, какая разница». Но в момент разъединения Миясэ вдруг представил себя поглощенным уходящим вдаль унылым пейзажем канала, который сфотографировал его глаз, а на линии горизонта явилось их новое жилье и женщина по имени Тамаки.

Судя по всему, где-то рядом находится мясокомбинат и потроха достаются им по сходной цене. Иначе как объяснить дешевизну комплексного обеда с тушеным мясом и овощами, всего-то пятьсот иен, в столовой, которую обычно посещает по четвергам Миясэ. Здесь собираются только портовые рабочие, и, глядя, как эта крепкая молодежь уплетает по две порции риса, Миясэ на миг забывает свою принадлежность к странному миру журналистики. В глубине, за узкой барной стойкой, всегда сидит хозяин заведения с нездоровым цветом лица, возможно из-за болезни печени, и потягивает сакэ.

— У нас сегодня бесподобное кимчи, такая засолка, что просто пальчики оближешь, — слышит Миясэ обращенный к себе голос хозяйки, чьи хамелеоновые очки — сейчас сиреневого цвета — выглядывают из окошка раздачи. Он замедляет движение палочек и отвечает с набитым ртом:

— Кимчи? Хотелось бы поесть, вот только осталось еще кое-что сделать на сегодня.

— Да что вы такое говорите?

Искаженное гримасой смеха лицо в окошке изредка заслоняется трясущейся рукой хозяйки.

Да, что там ни говори, а это роскошь — в полдень пить сакэ и закусывать кимчи.

Так вот, облокотиться о стоечку и разглядывать людей за окном, попивая сакэ и закусывая проходящими иногда девчонками на высоких каблуках. Как представишь, что она сегодня ела, как пахнет у нее под мышками, какой на ощупь ее сикелек, так прям и растворишься в мутной воде канала. А каково одновременно с этим пронзать скользкими палочками податливое вареное мясо! Стенки желудка восхитительно щекочут тонкие приправы.

В конце концов Миясэ выскочил из столовой, так и не притронувшись к поданному за счет заведения кимчи.

Старенький тесный лифт останавливается на третьем этаже, в него заходит бритый наголо сотрудник религиозной газеты. Он никогда не расстается со своим посохом, и кто-то из типографских сказал даже, что внутри его палки спрятана шпага. Его тучное тело облачено в камуфляж цвета хаки. Ни слова не говоря окружающим, он несет свою мелкоформатную газетку в четыре страницы для окончательной правки.

Прислонясь головой к стенке лифта, Миясэ бросает взгляд на листочки с версткой, которые мужчина небрежно держит в своей руке. Из пляшущих иероглифов складывается заголовок: «Проблема Северных территорий».

Миясэ переводит взгляд с затылка мужчины на его плечи. Он ниже Миясэ сантиметров на двадцать, но в его плотно сбитом теле угадывается огромная сила. Неизвестно, какой идеологии он придерживается, ясно только, что он счастливый человек, уверенный в себе. «Не то что я…» — слегка вздохнул Миясэ, в этот момент мужчина повернул голову, сверкнув лысиной, и замер в своем величии. Конец его палки казался слегка приподнятым над резиновым полом лифта.

Открылись двери последнего четвертого этажа. Перед ними, поглаживая круглый животик, стоял Эндо из газеты, рекламирующей торговые автоматы. Он немного смутился при виде бритой головы, но, заметив на заднем плане Миясэ, оживился и спросил:

— Обедал сегодня?

Тем временем бритоголовый, опираясь на посох и слегка подволакивая ногу, ступил на этаж.

И этому надо давать отчет, думает Миясэ.

Бросив через плечо: «В харчевне был», — он выходит из лифта. Опустив уголки губ, Эндо кивает в ответ, затем, согнувшись, заходит в лифт.

Вот и весь разговор. Миясэ и Эндо почти ровесники, однако каждый раз, когда они встречаются по четвергам, их беседа ограничивается короткими репликами. Последние полгода газета Эндо изо дня в день помещает на первой полосе сообщения об отравленных продуктах и о мошенниках, которые обманывают торговые автоматы. А тут еще подорожали сигареты — надо и эту проблему освещать.

Вернувшись к своему столу, Миясэ застает сцену ссоры Нисикавы с Мурой. Указывая на красные следы правки, Нисикава в крайнем возбуждении устраивает разнос сотруднику.

Месяца три назад главный редактор Кацураги слег в больницу с панкреатитом, его заменил Нисикава, и теперь они работают под его руководством. Но не прошло и недели, как в редакции воцарилась тяжелая атмосфера из-за его придирчивого характера. Дела в газете и без того шли не лучшим образом, а теперь предчувствие беды осело в каждом уголке захламленного офиса — на книжных полках, в связках газет, на каждом телефоне. Мурой по наивности даже пытался объяснить это явление усталостью, вызванной скоплением электромагнитных волн в их районе Такаданобаба, но Миясэ был твердо уверен, что причиной всему — Нисикава.

Эта его настырность в проверке материала… Постоянные напоминания о необходимости сдачи рукописи в срок. Дошло до того, что несколько раз он даже звонил жене оформленного на полставки Ёнэкуры.

— Успеет ли ваш муж? Гранки, которые он взял для работы на дом, должны быть готовы к следующей неделе. Если он не справится, у него будут неприятности.

Так себя может вести только больной на голову.

— Миясэ, ты что-то запаздываешь! Сколько времени тебе нужно на обед? Совсем распустились!

Эти слова в качестве послеобеденного приветствия Миясэ слышит почти каждый раз. «Уж лучше бы выпил сакэ да закусил кимчи», — думает он.

Холодный и вязкий кусок свинца, давя на плечи, проникает в грудь Миясэ, он срывает болтающийся сбоку галстук и швыряет его на стол.

— Ты что это?!

— А в чем дело-то?

— Ты мне не чокай! Перепутали похороны кинолога Игараси из Мегуро с его собакой Ламос! Куда это годится, перепутать собаку с человеком?

Наблюдая за тем, как в порыве ярости Нисикава тычет красной ручкой в оттиск статьи, Миясэ, не в силах сдержать улыбку, переводит взгляд на Мурой. Тот, подняв левую бровь, сконфуженно глядит поверх очков.

— Подумаешь, одинаковые имена! Это не повод перепутать похороны собаки и человека. К тому же вот ведь фотография этого Ламоса. Настоящий ретривер. Да и кто же додумается проводить похороны собаки в ритуальном зале Сэннития?

Миясэ чувствует на себе взгляды коллег, привлеченные громким голосом Нисикавы. Для всех это обычное дело, не более чем повторяющийся изо дня в день театр абсурда. И Миясэ думает точно так же — все мы одного поля ягоды; поэтому, посмеявшись немного, все возвращаются к своей работе. Вот только редактор газеты для абитуриентов никак не может успокоиться. Он смеется и попыхивает трубкой с самодовольным видом человека, который точно уверен, что нет ничего важнее его информации об экзаменах.

— Похороны собаки в Сэннития, — что ж тут невозможного? Все живое имеет душу, не так ли, Нисикава-сан? Правда, хотелось бы увидеть лицо хозяина, позволившего себе такую роскошь… Нисикава-сан, а кто ответственный за эту статью, не Найто ли? Что, если сейчас позвонить ему в редакцию? Он же сюда еще не выехал?!

С этими словами Миясэ садится на свой раздолбанный стул и возвращается к недочитанной статье об Обществе взаимопомощи любителей животных.

«Все, с меня хватит! Завтра подаю заявление об уходе», — думает Миясэ с комком в горле, глядя на размахивающего версткой Нисикаву. В таких вот мыслях промелькнули семь лет и четыре месяца.

— «Компанимару», вас третья линия, «Компанимару», вас третья линия.

Это не оповещение — голос раздается из телефона внутренней связи. Миясэ нажимает на мигающую кнопку с цифрой «3» и поднимает трубку.

— …Привет, Миясэ! Ну что, переходишь к нам?

Сдавленный голос из трубки произнес его имя — осознав это, Миясэ нахмурил брови. Собеседник явно прикрывает рукой трубку. Низкий и тяжелый голос… Миясэ невольно поднимает голову. За столом, теснящимся между религиозной газетой «Оясиро» и корпоративной газетой электротехнической фирмы, на маленьком деревянном стуле сидит мужчина, прижимая рукой телефонную трубку. Это Савамура — редактор газеты «Мёдзё». Малозаметный человек, он по четвергам приезжает в типографию посмотреть корректуру.

— Знаешь, мне снова звонил тот мужчина из газеты «Свастика»… — обращаясь к Тамаки, говорит Миясэ, продолжая усердно оттирать алюминиевую раму губкой с моющим средством.

Такое название утвердилось за этой газетой в отрасли ритуальных услуг по причине того, что в ней печатались некрологи и просто извещения о смерти и, соответственно, она была ориентирована на похоронные агентства, буддийские храмы, церкви и кладбища. Буддийские же храмы на картах отмечаются, как известно, знаком свастики. Миясэ видел как-то подшивку газеты Савамуры «Мёдзё симбун» на стене четвертого этажа. Все четыре страницы газеты извещали о чьей-нибудь кончине, причем заголовки статей, касающихся политиков или крупных бизнесменов, были набраны белыми иероглифами на черном фоне в пять столбцов, другие же статьи — в один столбец.

— Прекрати! Как только ты начинаешь этот разговор, у меня портится настроение. Давай лучше поговорим о свадьбе, о поздравлениях.

Но предложение-то уж очень соблазнительное. С другой стороны, это особый мир, стоит лишь раз к нему прикоснуться — и прощай журналистская карьера. Сколько бы Миясэ ни убеждал себя, что это то же, что и писать статьи о домашних животных, но где-то в глубине души его мучили угрызения совести.

— Но, дорогая, приняв это предложение, можно будет сразу же обзавестись новым жильем.

Правда, что ли? Неужели обещают такие деньги? — занятая кухонной мойкой Тамаки вполоборота повернулась в сторону Миясэ.

— Совершенно верно — тогда нам не нужно будет ютиться в этом старом сарае!

Взяв с пола настольную лампу, Миясэ придирчиво рассматривает блеск алюминия. Они еще не повесили люстру, так что комнату освещают лишь две люминесцентные лампы — одна над мойкой и эта, настольная. Въевшаяся в металл грязь никак не отчищается. Вдруг Миясэ замечает какое-то шевеление у себя за спиной и, быстро обернувшись, видит на стене свою огромную тень. «Злая цепь превращений». Эти слова всплыли в его голове, когда он увидел, что тень на стене почти одного с ним роста. И чем дольше он смотрел на нее, тем больше в нем росло подозрение: а не он ли и есть эта плоская застывшая тень? Мысли как у ребенка, очнувшегося ото сна.

Обернувшись к Тамаки, Миясэ смотрит, как та, нагнувшись, изо всех сил трет мойку железной щеткой. На ней тонкий черный свитер, и силуэт груди периодически показывается из-под ее локтя, однако его колебания отстают от движения ее руки. Наблюдая за этим, Миясэ раздумывает, хорошо ли, что волнообразно колышущаяся грудь больше подвержена силе гравитации? От этой неожиданной мысли он посмеивается себе под нос.

Опять же, во время занятий любовью груди Тамаки скачут уж как-то совсем независимо от ее молодого тела двадцатипятилетней девушки со сравнительно слабой грудной клеткой и родинкой на ключице. Каждый раз Миясэ представлялся наполненный до краев аквариум, который покачивается из стороны в сторону. Однако после того, как они приняли решение жить вместе, он заметил, что стал совсем равнодушен к этой пляске ее грудей. Странно выглядят пары, которые специально сочетаются браком, чтобы настрогать спиногрызов, но то же можно сказать и о тех супругах, которые принципиально не хотят иметь детей. Для Миясэ было совершенно неприемлемо таким вот способом впадать в иллюзию построения семейного мирка. Брак — это не для мужчины и женщины. Вопрос в том, насколько каждый может отказаться от своей сути: быть мужчиной и женщиной и продолжать совместную жизнь. Другого объяснения смысла жизни с Тамаки Миясэ для себя не находил.

— Но ты же не собираешься менять работу?

— …Пожалуй, нет.

— Это почему?

— Что почему?

— Да так.

Тамаки перекладывает щетку в левую руку и нагибается. У нее изящная спина. Ощущая сзади тень на стене, Миясэ продолжает чистить алюминиевую раму.

— А почему, скажи, этот Савамура к тебе пристает? Может, он педик, а? — смеется Тамаки, потирая нос тыльной стороной руки.

— Да скорее всего потому, что, как ни придет в типографию, всегда видит мое недовольное лицо.

На самом деле Миясэ думал, что знает истинную причину: несмотря на то что он повыше ростом, он, так же как и Савамура, мало заметен в этом мире. Вот кто не годится для работы в похоронной газете, так это тот бритоголовый крепыш, что держал в руках религиозную газету с заголовком статьи «Проблема Северных территорий», — стоит только представить: здоровенный мужик трется в вестибюле больницы, ожидая, когда окочурится тяжелобольной. Для такого случая скорее подойдет кто-нибудь тихий, менее заметный. И вот больной умер. Родственники в скорбном молчании окружили покойника. Тогда сотрудник газеты незаметно подходит к ним: «Примите, пожалуйста, наши соболезнования. Пусть он покоится мирным сном!.. Вы, наверное, намерены похоронить его по буддийскому обряду? Кстати, позвольте хотя бы извещение о смерти бесплатно опубликовать в нашей газете…»

Ведь и о той столовой, что в пятнадцати минутах ходьбы, поведал Миясэ все тот же Савамура. И он же познакомил его с солидным человеком — Такадой, работающим на третьем этаже. И если главный редактор не выйдет из больницы, то они попросят его быть сватом на их свадьбе. «У покойников всегда хорошие лица», — заметил как-то, сидя в закусочной около вокзала, опять же Савамура.

— Вот так вот, избавившись от всего, исчезнуть в бездонном омуте, поручив все хлопоты солидному похоронному агентству, — что же плохого в нашей работе, Миясэ-сан? Есть, правда, угрызения совести, что зарабатываешь приличные деньги во время такой депрессии…

Перед глазами возникает лицо Савамуры в темных очках с золотой оправой, когда он жеманно расчесывает свои шелковистые волосы в корректорской. Ёнэкура как-то заметил:

— Сдается мне, что этот парень больше расположен к мальчикам. У него на лбу написано, что мастер брать за щеку.

У Ёнэкуры, видать, глаз наметанный, если говорит такое. Как бы там ни было, а внешность Савамуры не внушала особого доверия.

Миясэ переставляет лампу на полу. За спиной он чувствует колебание собственной тени на стене и потолке.

— Ну что, может, хватит на сегодня?

Из васицу, что рядом с комбинированной гостиной, доносится запах сена от новых татами, и Миясэ вдруг замечает, что его тень, разрастаясь, проникает в темноту этой комнаты. «Здесь у нас будет спальня», — думает он. Если приедут из Кобе родители Тамаки — разместим их в васицу, если нагрянет мать из Мацумото — остановится там же. Приглашение родственникам. Поздравительные речи. Место бракосочетания. Регистрация брака. Смена фамилии. Заявление об отпуске для свадебного путешествия. Необходимые покупки. Организация мальчишника после свадьбы с приглашением знакомых Тамаки. Переезд. Ангорка.

— Кстати, может, сегодня поедем ко мне домой?

— Нет.

Миясэ быстро подходит к стоящей возле мойки Тамаки и открывает кран. Сильный поток вмиг наполняет раковинки, спохватившись, он закрывает воду. Взглянув Тамаки в глаза, он замечает в ее контактных линзах, отражающих свет люминесцентной лампы, острый металлический блеск. Миясэ вытирает носовым платком руки и начинает через свитер гладить ее груди.

— …Ну, скажи, Коити, ты правда не против ангорки?

Тамаки слегка отводит взгляд.

«Что же есть на самом деле ее тело?» спрашивает сам себя Миясэ.

Стоя за спиной Тамаки, он продолжает ласкать ее груди. Спереди широкий ворот свитера собирается складками, поднимаясь к самому лицу, и обнажает белоснежную кожу ее плеч. В мерцающем свете лампы полоски от лифчика на ее спине кажутся келоидными рубцами.

— И левую тоже, — слышится через свитер сдавленный голос Тамаки.

Пальцы левой руки Миясэ нежно поглаживают ее теплый сосок. В неярком свете лампы ложбинка ее позвоночника подобна тонкому стеблю бамбука лунной ночью.

Миясэ отстраняет руки и сосредотачивает свой взгляд на попке. Крепкая как орех, того и гляди, лопнет от напора скрытой в ее недрах плоти.

В самом начале их романа Миясэ часто впивался зубами в ее зад и проникал языком в самую глубь. Тогда он забывал о Тамаки, он жаждал лишь женского тела. Ему даже хотелось, чтобы это тело принадлежало совсем другой, незнакомой, женщине.

Миясэ раздвигает две половинки. В темной щели между ними похлюпывает слизь — вот так намокла, думает он, затаив дыхание. Пальцы скользят от горячего нетерпения. На мгновение ему кажется, что он потрошит скользкую каракатицу.

В искусственном свете лампы тускло отражаются бесчисленные царапины в раковине, которую чистила Тамаки.

«Первая стадия окукливания шелкопряда… — говорит про себя Миясэ, разглядывая царапины на нержавейке. — Как же я сейчас далеко отсюда», — думает он.

— Да чего уж тут такого интересного, ерунда одна… — где-то в глубине сознания раздается голос Савамуры.

Миясэ плотнее обнимает Тамаки за узкую талию. Как-то фальшиво звучат эти слова из уст мужчины средних лет, держащего в руке только что отпечатанный номер газеты «Свастика». Сам-то он, небось, трахнет девчонку, вытрет ей пипиську салфеткой и завалится навзничь с сигаретой в зубах, раздумывая в постели об очередном заказе.

Тамаки, постанывая, скребет металлическое покрытие мойки. Окинув взглядом ее волосы, забранные в пучок, и белизну нежной шеи, он еще крепче хватает ее за бедра. Запах ее тела, смешанный с ароматом цитрусовых духов, волной обдает Миясэ.

Ее голова склоняется то влево, то вправо, следуя ритму его движений, в такт им поскрипывает вставная рама в окне на другом конце комнаты. Не убирая рук с ее талии, Миясэ оборачивается. В перекрестье света двух ламп по стене и потолку причудливо извиваются их тени. «Это моя поясница», — думает он, глядя на ритмично двигающуюся тень.

— Коити, ну, давай же…

Тело Тамаки извивается, вторя каждому его толчку. Левой рукой она выхватывает заколку и встряхивает головой. Волна ее длинных волос устремляется вниз, и тяжелый их запах добавляется к аромату ее тела и духов.

Живое существо в теле женщины. Миясэ вспомнилась планария — маленькое плоское существо, материал о котором он как-то собирал для своей статьи. Живет оно в пресной воде, размером около двух сантиметров. Отрезанная часть легко вырастает вновь, как хвост у ящерицы. Еще вдруг пришли в голову ассоциации с индийским плосколобом, или с фантастическим «сыном земли» — змеей, обитающей в горах. Все это представлялось чем-то гладким, скользким, наподобие человеческого эмбриона. И такое крохотное животное живет в теле Тамаки и управляет ее движениями. Представив во время соития, что он обладает самой планарией, которая забралась в матку Тамаки, Миясэ почувствовал, что силы его иссякают.

Тяжело сопя носом и сложив губки бантиком, Тамаки оборачивается назад. Начавший плавать в океане ее тела, Миясэ скользит взглядом по спине выпятившей перед ним зад женщины.

— Коити, ты о чем-то другом думаешь?..

Тамаки специально говорит слащавым голосом, как будто ничего не замечает. Взяв свой член в руки, Миясэ пытается проторить дорожку внутрь ее тела. Ее пропитанные любовной влагой жесткие черные волосы щекочут пальцы. Миясэ кажется, что Тамаки осознанно выбрала путь обычной домохозяйки. Она, конечно, понимает, что семейная жизнь пока еще его особенно не прельщает, но уверена, что, когда брак будет заключен и ему придется играть роль мужа или отца, он выбросит из головы студенческие мысли. И не важно, где он будет работать — в «Компанимару» или в газете «Свастика». Она думает, мужчины не понимают, в чем заключается счастье.

Кошка бродит среди книг… Кажется, это Аполлинер.

Аполлинер… Когда впервые за десять лет он произнес имя этого поэта, холодок пробежал по его коже. И одновременно покраснели кончики ушей. Он подарил сборник его стихов девушке по имени Юка, которую любил в студенческие годы. Вспомнив картинку на обложке, Миясэ подумал, что только ему одному могло прийти в голову такое воспоминание в момент, когда он прижимался своим поникшим членом к заднице стоявшей перед ним раком женщины.

Под мостом Мирабо тихо Сена течет, такая вот была картинка.

«Не опоздание, а просто поздний выход на работу», — успокаивал себя Миясэ.

Каждый раз, когда в начале одиннадцатого он входил в метро на линию Тодзайсэн, в воздухе чувствовалась какая-то расслабленность, как будто здесь заблудилась весна. Усевшись на краешек сиденья для пожилых и инвалидов и устремив неподвижный взор на непрерывно скользящие за окном крыши домов, Миясэ всегда вспоминал свои первые впечатления о воздухе Токио.

Это был запах плесени, Миясэ снимал комнатушку в четыре с половиной татами в районе Асагая. Его соседом был старик, который каждое утро начинал с дешевого сакэ. В комнате у Миясэ имелись: купленный у друга за десять тысяч иен магнитофон с поломанной правой колонкой, тумбочка немыслимого оранжевого цвета, тостер, покрытый сантиметровым слоем свалявшейся пыли, использованный презерватив с прилипшими к нему черными волосинками, завернутый в розовую салфетку, и др. Когда Миясэ вспоминал свою каморку, в нос ему ударял запах плесени. Этот запах был повсюду вблизи его жилья, и, только выйдя на солнышко, он чувствовал смену воздуха, принюхиваясь к своему телу, хранившему этот запах.

На полу вагона вздрагивают тени редких пассажиров. Глядя на них, Миясэ издает ка-кой-то утробный звук. Вчера ночью, расставшись с Тамаки, он вернулся в свою квартиру, которую снимал в районе Мусаси-Коганеи, и самоудовлетворился. После этого он принялся обдумывать схему рассадки гостей и, плеснув в стакан из бутылки, махнул виски со льдом. У него было такое чувство, что в голове беспорядочно раскачиваются две огромные гири. Когда же в своем движении они описывали крутую дугу, его тянуло на рвоту. Начал вспоминать лица важных гостей, которых необходимо было во что бы то ни стало пригласить. Образы некоторых из них непроизвольно вызывали обильное слюноотделение, отчего Миясэ пришлось несколько раз сглотнуть.

От входной двери редакционного офиса на Такаданобабе слышится визгливый голос Нисикавы. Миясэ, не затягивая галстук, непринужденно входит внутрь помещения, попутно он прихватывает со стеллажа свежий номер газеты.

— Эй, Миясэ, Миясэ!

В голову ударил острый запах чернил. В этот миг ему вспомнились первые дни работы и вечная усталость в пальцах от перелистывания шершавых страниц. Обыденность.

— Ой, какая беда-то случилась, ой, беда-а-а-а!

В поле зрения Миясэ — расстроенные лица сидящих за серым стальным столом его коллег, Найто и Мурой. О трагедии красноречиво говорят опущенные уголки рта Мурой, Найто тупо уставился в одну точку, ведающий распространением Кавабэ озабоченно запихивает газету в бумажный конверт. Миясэ переводит свой взгляд на захваченную со стеллажа газету, машинально выискивая опечатки, и в этот момент слышит:

— Ты что-то всегда опаздываешь. Уже час, как должен быть на работе. В чем дело?!

Это кричит Нисикава, тыча ему в нос черной ручкой.

— …Извините… а в чем, собственно, дело? Что за беда такая? — говорит Миясэ, убедившись, что нет опечаток на полосе, за которую он отвечает.

— Да Ламос этот, ну, собака господина Игараси из Мегуро. Может, оставим все как есть?

Ламос? А, это собака, про которую напечатали некролог с сообщением о месте похорон. Миясэ снова переводит взгляд на Найто, ответственного за эту статью. Тому всего двадцать четыре года, только закончил экономический факультет университета, одет в аккуратный серенький костюмчик, но есть в нем гниль какая-то. Наверное, бабы у него еще нет, вот семя и застоялось, как в глухом пруду. Уставившись в одну точку на столе, Найто пальцами левой руки загибает и разгибает уголки новых гранок.

Можно было без лишнего шума напечатать статью Найто как есть. Это все вина Нисикавы.

— На следующей неделе опубликуем статью с исправлениями и извинениями. Больше ничего не остается.

— Дело-то в том, что господин Игараси известный человек в Обществе любителей мелких животных. Что там ни говори, а в скверную мы попали историю.

— Пожалуй, больше всего не повезло кинологу Игараси, который сам отдал концы.

Нисикава на мгновение перестал теребить подбородок и укоризненно посмотрел на Миясэ. Слышно его дыхание, и губы только шевелятся.

— Ну и попали… — сварливым тоном говорит Нисикава, почесывая ручкой затылок, затем швыряет ее на стол. Живо представив себе вытекшие в колпачок чернила, Миясэ несколько раз сглатывает скопившуюся во рту слюну.

— Да, похоже, попали.

Я временно приостановил рассылку газеты, но на перепечатку день-то уйдет, как ни крути, и те, кто живет вдали от Токио, могут не успеть на похороны. Что они тогда скажут о нашей газете?!

«Если бы сейчас случилось землетрясение, мы бы, как-нибудь выкрутились», — подумал Миясэ, но вовремя спохватился и промолчал.

Тяжело сопя, Нисикава с Найто направились к небольшой ширме в глубине комнаты, и, как только они скрылись из виду, Миясэ скривил рот в беззвучной улыбке. Периодически из-за ширмы доносился голос Нисикавы — вот так влипли! Наверное, он с десяти утра твердит это Найто и Мурой. «Нудный тип… Но пусть талдычит, им еще повезло — мог бы вообще уволить!»

Запоздалая стрекоза с отвисшими лапками, в которых запутались грязные пушинки, бьется о принтер.

С характерным звуком пружинит продавленный, но сохранивший упругость резиновый коврик на полу, и открывается входная дверь.

Миясэ складывает и засовывает в карман пиджака свой галстук, который держал в руке. В корректорской на четвертом этаже не изменилось вчерашнее расположение столов, однако сегодня здесь совсем другие люди. Миясэ кивает головой Окуде, распорядителю программ типографии «Тайё». Тот поворачивает свою с проседью, коротко подстриженную голову и слегка посмеивается. Наверное, всем уже известно об анекдотическом происшествии в газете «Компанимару» — перепутали, кого хоронить будут, собаку Ламоса или ее хозяина.

Разминувшись с сотрудником, державшим обеими руками пустой чайник, Миясэ неторопливо осматривается. «Да, в четверг-то поспокойнее было, сегодня, в пятницу, даже присесть негде», — думает Миясэ в поисках свободного места. Как и вчера, в типографию приехали люди из разных газет, разного возраста, по-разному одетые, а воздух тяжелый, как в вагоне метро.

— …Требования по регистрации в сети отелей «Серебряная звезда»… Видите ли, это гостиницы для престарелых, следовательно, необходимо обеспечить им диету с уменьшенным содержанием соли, создать условия для передвижения инвалидов, ну и все остальное…

«Похоже, это говорит сотрудник газеты с ориентацией на владельцев отелей или же на престарелых», — думает Миясэ, стоя рядом с длинным столом.

На него посматривает сидящий за столом человек лет за тридцать с телефонной трубкой в руках. Миясэ отводит взгляд и устремляет его в глубь помещения. Тут-то он и замечает помахивающего ему рукой Савамуру в темных очках из газеты «Мёдзё», расположившегося за деревянным столом.

— Чегой-то ты вдруг сегодня пожаловал? — доносится до слуха Миясэ, когда он садится на указанное Савамурой свободное место. А сосед Миясэ, очевидно из газеты, обслуживающей ювелирные салоны, красной ручкой правит верстку рекламы колец с жемчугом, занявшей все пять столбцов.

— Да ничего особенного, перепечатка части тиража. Отложили на день распространение…

Упершись локтями в стол, Савамура беззвучно смеется, не изменяя геометрии своего рта. Темно-коричневый твидовый пиджак, под ним — черная водолазка, с которой, по мнению Миясэ, совершенно не гармонируют темные очки в золотой оправе.

— Ты как-то неважно выглядишь, устал, что ли?

«Да за кого ты меня принимаешь?» — проносится в голове у Миясэ, но все же он кивает в ответ головой. Алкоголь-то уж точно выветрился, а может, это усталость от вчерашнего онанизма? В самый разгар секса с Тамаки конец безнадежно опал, и как он ни реанимировал его — все без толку. Так и вернулся восвояси и перед тем, как залезть в ванну, кончил на журнальную картинку. Это была фотография девушки в кафе на фоне красных осенних листьев.

— Савамура-сан, а вы-то почему сегодня?..

— Да я почти половину недели здесь бываю. Я тебе раньше не говорил, что ли? Покойничков поджидаю. Вот за этим столом. Открою тебе служебную тайну: у меня в каждой больнице есть свои люди, чуть что — сразу мне звонят. Я пишу данные, а если нужна фотка башки покойного, то нанимаю рассыльного на мопеде — одна нога здесь, другая там, — и в набор. Как два пальца об асфальт!

Савамура снимает очки и аккуратно кладет их на стол. В его остром взгляде из-под нависших век затаилась усталая улыбка. Когда наблюдаешь за ним, создается впечатление, что он отрешен от остального мира. Возникают ассоциации с травой, с бумагой или какими-то растениями, чье присутствие в этом мире выражено очень слабо. Но это не так… Возможно, к пятидесяти все такими становятся, а может быть, эта мудрость есть следствие его необычной работы. Или, наконец, такова излучаемая этим человеком аура, размышляет Миясэ.

Он вынимает из кармана пиджака сигарету и вставляет ее в слегка поджатые губы. Прищурив один глаз, он прикуривает от одноразовой зажигалки и швыряет ее на стол. Заметив, что взгляд Савамуры следует за скользящей по столу зажигалкой, он делает быстрый вздох. Тамаки всегда ругала его за манеру бросать вещи. Будь то зажигалка, шариковая ручка, пакетик с аспирином или же компьютерная дискета — все слетало с кончиков его пальцев.

— Одно дело — в сердцах швырнуть деньги или телефонную трубку, а когда ты так поступаешь с обычными вещами, ты как бы пренебрегаешь мнением окружающих, — говорила Тамаки.

— Что мне каждый раз задумываться над такой ерундой? — со смехом парировал Миясэ, но вдруг посерьезнел, подумав об опасном своеволии своих пальцев. В такие минуты Тамаки всегда глядела на него искоса, фокусируя свой взгляд где-то у него за головой. Миясэ даже нравилось такое выражение ее лица.

— Миясэ, ну и длинные у тебя пальцы. Прям, как лапы большого паука…

Выпуская дымок тонкой струйкой, Миясэ поднял глаза на следящего за его пальцами Савамуру.

— Да, в самом деле… Мне это многие говорят, — отвечает Миясэ и чувствует, как потеют его руки под пристальным взглядом Савамуры — словно тот подглядывает за чем-то неприличным.

— Пожалуйста… Не смотрите так. Мне, право, стыдно, — говорит Миясэ, стараясь избавиться от завораживающего взгляда Савамуры, и чувствует, как краснеют кончики его ушей. Ему показалось, что на мгновение он заглянул в бездонную пропасть сознания собеседника, и его взгляду открылся поражающий воображение сгусток чужой памяти. Конечно же, Миясэ не мог проникнуть ни в образ мыслей Савамуры, ни в тайны его памяти, он лишь почувствовал, как внутри его головы разлилась черная и горькая смола. «Да, Савамура уже прожил долгую жизнь, не то что я», — думает Миясэ.

Пожевывая фильтр сигареты, он делает затяжку. И в этот момент:

— «Компанимару», третья линия, «Компанимару», третья линия, — хрипит динамик телефона внутренней связи.

— Да, пожалуйста, — говорит Савамура, указывая на стоящий рядом с ним телефон, но Миясэ предпочитает воспользоваться аппаратом журналиста из газеты, связанной с ювелирными салонами.

— Привет, уже на месте? Как там с номером?

От голоса Нисикавы лицо Миясэ рефлекторно кривится. Савамура не преминул это отметить — уголком глаза Миясэ видит, как дрожат его плечи. Тот буквально давится от смеха, прикрывая рот обеими ладонями.

— Прошу тебя! Мы тут напортачили, надо исправить! Поторопитесь! Уже звонили, интересовались, вышел ли тираж. Дело плохо, совсем никуда…

В телефонной трубке слышится музыка из агитационной машины ультраправых, которая, по-видимому, приближается к окнам редакции на Такаданобабе. Нисикава пытается перекричать ее. Миясэ отстраняет трубку от своего уха и, закрыв глаза, спокойно кладет ее на рычаг.

В его голове остаются лишь истошные крики правых и военный марш.

— Вот ведь как получилось. Перепутали-таки собаку с человеком! — доносится до слуха насмешливый голос старожила типографии «Тайё», когда Миясэ проверяет фотографии на новую статью, сидя за столом на третьем верстальном этаже.

— А по мне, так один черт.

Старик сидит на табуретке, будто кол проглотил, и курит. Это единственный оставшийся наборщик во всей типографии.

— Да, неудобно перед собакой, — отвечает Миясэ, глядя в глаза старику. Выцветшие седые волосы того напомажены и зачесаны назад. Ходили слухи, что за долгие годы работы со свинцовыми литерами его ноздри срослись от горячих металлических испарений.

«Настоящим мастером не стать, пока не расплавится перегородка между ноздрями». Эти слова Миясэ слышал от наборщика фотографий Сасады. Почти все сотрудничающие с типографией газеты сдавали в набор фотографии и дискеты. После наклейки фотобумаги фотолитография производилась офсетной печатью. В штате состоятельных газет имелись специалисты по проявлению и печатанию фотографий.

— Эй, старый! Только и знаешь, что табак курить, скоро совсем из ума выживешь!

Это Сасада, проходя за спиной Миясэ, кричит сидящему в глубине зала старику.

— Ах ты, сопляк! — отвечает тот, замахиваясь окурком.

Наблюдая за ними, Миясэ кисло улыбается. Ленивая перебранка типографщиков мало волнует его, просто досадно, что пришлось выходить на работу во внеурочный день, пятницу, только из-за того, что кто-то перепутал в статье собаку с человеком.

— Миясэ-сан, а вот ваша фирма…

Эти слова Сасада говорит каждый раз при встрече с ним. Раньше они со стариком отвечали за набор, а сейчас он и литер-то не касается. Только когда играют на интерес в «чет или нечет». Миясэ несколько раз видел их после работы на втором этаже, когда, попивая сакэ, они вытягивали литеру из глубокой чашки и угадывали четность черт изображенного на ней иероглифа.

— Миясэ-сан, а вот ваша фирма… ну, этот сотрудник-то, Кавабэ-сан, уж очень он нерасторопный. Не мог бы он чуть быстрее присылать нам текст рекламы, а то телится и телится. Высылал бы разом, мы бы здесь в момент все разбросали, раз — и готово. Давно бы сидели в харчевне, ели бы кимчи и запивали пивком.

Сейчас начнет свою шарманку крутить про то, как каждый месяц откладывает по пять тысяч в сельхозкооперативе, расскажет про Корею, про молодых телок, про секс и в заключение поведает о том, как прощался с бабой, угостив ее лапшой с пельменями.

— Это… Миясэ-сан! Познакомь ты меня с какой-нибудь молоденькой телочкой. Пихну разок-другой туда-сюда, всего делов-то. Ну что, у твоей подружек, что ль, нет? У тебя самого девчонка-то есть? Мне вот скоро уже полтинник стукнет, без молодого сока совсем никак — засыхаю, одним словом. Давай, приводи свою с подружкой, соберемся где-нибудь на четверых — я угощаю. Навернем кальби, закусим кимчами, а? Я вот пухленьких люблю, чтоб часто дула на горячую лапшу и сильно потела.

Посмеиваясь, Миясэ смотрит сверху на толстенького Сасаду с высоты своих ста восьмидесяти с гаком. Похоже, что тот находит отдых лишь в удовлетворении простых плотских желаний. Если бы Миясэ позволил, он, наверное, был бы не прочь перепихнуться и с Тамаки. В конце концов, это говорит лишь о том, что мужик он крепкий.

— Так передай насчет рекламы этому Кавабэ, пусть не тянет резину! — говорит он напоследок, забыв, что только что сам занимался пустопорожней болтовней, и поворачивается к Миясэ широкой спиной. На его серой рабочей рубашке большим языком расползлось пятно пота.

— Дуть на лапшу и потеть, — бормочет Миясэ, проверяя фотографии. Теперь лишь осталось приклеить изготовленную вчера фотопластину морды Ламоса на свободное белое место. Пожалуй, золотистый ретривер будет даже посимпатичнее своего владельца.

Стоило ему ступить на ржавое железо палубы, как по ней стали разбегаться какие-то насекомые. Они похожи на корабельных жуков, что облепляют береговые волнорезы. Встревоженные вибрацией от шагов Миясэ, они устремились к бортам и к квадратной дыре в палубе с таким шумом, будто по ней протащили холщовый парус.

Засунув руки в карманы брюк, Миясэ прогуливается, по накренившейся палубе. В ожидании выхода номера из печати он всегда проводил время на останках баржи для очищения сточных вод, видневшейся из окон типографии под пожарной лестницей.

Накренившаяся оранжевая палуба под углом входит в мутную воду канала. В просветах воды Миясэ замечает несколько маленьких рыбок. Стараясь удержаться на ногах, он осторожно спускается по металлическим плитам, сбоку от квадратной дыры. В ней тоже скопилась темная вода, а внутри, наверное, попискивает бесчисленное множество укрывшихся там насекомых. Добравшись до борта, Миясэ с коротким стоном садится на палубу.

Под лучами ноябрьского солнца железо нагрелось, будто кто-то только что сидел на нем. Настроение самое прекрасное. Плеск воды у борта, как под перевернутым стаканом, словно массирует затекшие части головы. Миясэ ложится на бок. На мгновение его ослепляет яркий блеск, он закрывает глаза и следит за солнечным зайчиком, медленно сползающим по внутренней стороне век.

Доносящийся из типографии монотонный звук ротационной машины смешивается с криком чернохвостых чаек и шумом вертолета, садящегося на крышу здания вдалеке… Весь этот фон существует отдельно от привычной жизни, в теле ощущается легкость.

— Эх… вот так бы… навсегда… — бормочет Миясэ, положив руку под голову. Еще дальше за каналом — комбинат. Взгляд Миясэ устремляется еще дальше, на парящее в небе облако с фиолетовым оттенком. «Наверное, где-то совсем в другом месте кто-то тоже наблюдает за этим облаком», — приходят в голову Миясэ всякие бессвязные мысли. Скорее всего, оттуда оно выглядит совсем по-другому, но наверняка сейчас еще кто-то смотрит на это облако и думает о своем.

Миясэ пытается представить молодую женщину, живущую в старом многоквартирном доме. Да, это точно она сейчас смотрит на фиолетовое облако, выйдя на балкон третьего этажа за еще чуть влажным бельем. В темноте васицу позади нее мигают красные и зеленые огоньки подсветки черного CD-проигрывателя, который совсем не вписывается в традиционный японский интерьер. Женщина задумалась. Над городом Прага плывет облако, которое видит другая женщина. Постукивая высокими каблуками по холодным плитам каменной мостовой, она идет покупать фарфоровую куклу в подарок недавно разведенной подруге. И ее давно вышедшие из моды в Японии длинные черные сапоги, и почему-то пахнущая мускусом квартира, которую она снимает в каменном доме, навевают на мысль, что не вернуться ей больше в Токио. Поглядывая на слоистые фиолетовые облака в пепельно-сером небе, она думает, что где-то над Японией плывет облако, которое видно с каменной лестницы женского монастыря, затерянного в горной глуши. Скорее всего, женщина в Праге с радостью бы поменялась местами с той, что живет в убогой монашеской келье, а та, что стоит на балконе в Токио, — с той, что идет по Праге. А сам думающий об этих женщинах Миясэ сидит сейчас на останках баржи для очищения сточных вод.

Явственно представив фигуру, обнаженное тело, волосы на лобке под трусиками снимающей с балкона свое белье женщины, Миясэ в тоске нахмурил брови. Какая-то сплошная ерунда в голову лезет… Однако нельзя сказать, что он ненавидел минуты своего погружения и барахтанья в таком вот неизвестном, тесном сосуде. Фиолетовое облако на горизонте, слегка изменив форму, плыло на запад.

— О чем думаем?.. — неожиданно раздался за спиной Миясэ прервавший его фантазии голос.

Обернувшись, он увидел поднимающегося на борт судна Савамуру в коричневых спортивных туфлях.

— Да так, ничего особенного…

— Однако лицо что-то уж слишком серьезное…

От слепящего солнца фигура Савамуры казалась совсем черной. Только его лицо освещалось бликами, отраженными от воды канала. Покряхтывая, он уселся рядом с Миясэ. Кожа на руках Миясэ покрылась мурашками, возможно от дуновения ветерка, пробежавшего по водной глади. Вот так вот и уселись два здоровых лба на затонувших останках ржавой баржи, да еще и уставились в одну сторону. Может, и мурашки-то у него выскочили из-за стыда при осознании всей комичности этой картины.

— Понимаю, на пороге тридцатилетия в голову часто лезут разные мысли. Я не на своем месте, пора бы сменить работу или же… в глубине души появляются ростки странных, неведомых прежде желаний, вкусов. Нужно терпеть. Терпеть.

Да какое ему, собственно, дело! Возглас негодования замер на устах Миясэ при виде пляски солнечных бликов на лице Савамуры. Казалось, что это кишат размножающиеся амебы. Нет, это пропадающие и возникающие вновь трупные пятна, подумалось Миясэ. Наверное, и мое лицо выглядит так же. «Да мне-то какое дело», — пронеслось в его голове, но все же он чуть подался назад, отстраняясь от солнечного света.

— Как бы там ни было, Миясэ… давай переходи ко мне. Работа несложная, зарплата хорошая…

Достав из внутреннего кармана жилетки солнечные очки, Савамура со вздохом нацепил их себе на нос. В темных стеклах отразился искаженный силуэт Миясэ, как в перевернутом бинокле. Глядя на свое изменившееся почти до неузнаваемости отражение, Миясэ, тем не менее, был твердо уверен, что это именно его фигура пленена темными стеклами Савамуры. Миясэ уставился на кромку палубы, ласкаемую набегавшей волной. Несколько окуньков, высунув голову из воды, тыкались в приставшие к железу водоросли.

Послушав некоторое время плеск волн, Миясэ обернулся:

— Зачем… зачем вы стараетесь меня переманить?

Над солнечными очками Савамуры шевельнулись брови.

— Зачем, говоришь? Да есть у меня к тебе кое-какой интерес.

— …Интерес?

Миясэ не мог понять, что имеет в виду его собеседник. Ему было не понятно, что значит интерес в отношении малознакомого человека. Интерес к успеху фирмы или же личный дело понятное. Если же говорить о личном интересе, то, что это значит в приложении к его персоне, что в нем самом может быть объектом интереса? Тамаки, например, в нем нравились рост, угрюмая неуклюжесть и почти полное отсутствие честолюбия. Как же быть в том случае, когда один мужчина проявляет интерес к другому? Нет, корни такого интереса, скорее всего, кроются в мрачном характере Савамуры, который не способен чему-нибудь радоваться.

— Одним словом, есть у меня к тебе интерес.

— Савамура-сан… может быть, вы меня переоцениваете… Я-то…

Миясэ выдыхает через нос и устремляет свой взгляд на комбинат за каналом.

Такое скверное чувство, будто по спине ползает бесчисленное множество насекомых. За деревянным столом неподвижно сидит мужчина в ожидании информации о покойниках, в нос бьет запах только что отпечатанных газет. В просторном суматошном зале четвертого этажа он, находясь как бы в пещере, спокойно дышит, распространяя вокруг себя тепловатый смрад. Он напоминает средневекового ученого-затворника, окруженного черепами и пыльными томами древних книг.

— Возможно… переоценил. Тебе ведь и тридцати еще нет. Впрочем, это не важно.

От странных слов Савамуры у Миясэ все поплыло перед глазами, но он счел невыгодным как-то реагировать на них. Он лишь рассмеялся про себя, подумав о том, что ведет торг с человеком, до которого ему и дела-то нет. В глаза ему сверкнула золотая оправа солнечных очков Савамуры.

— У меня есть весьма странное хобби… Посмертная маска живых людей… Я рефлекторно представляю себе лицо собеседника после его смерти. Ну, это, конечно, связано с моим детством в семье буддийского монаха. Когда мы жили в городе Ямагата, мне приходилось частенько видеть лица покойников.

— Это нехороший интерес. Какая-то плохая привычка.

Он заметил, как из-под темных очков в уголках глаз Савамуры выступили морщинки.

— Моя молодая сотрудница тоже часто так говорит. Наша бухгалтерша…

От известия, что в газете «Свастика» работают молодые девушки, Миясэ обалдел от изумления. Ему казалось, что офис такой газеты заполнен одними стариками, не важно, как они работают — весело, энергично, или в угрюмом молчании.

— Как бы там ни было, исход жизненной борьбы запечатлен на лице покойника. Ведь при жизни-то люди мало что из себя представляют. Так, клубок ненужных забот. Делают дурацкие газеты, например. Что это, по-твоему, за драгметаллы или вступительные экзамены, а? Что за домашние любимцы — идиотизм, не правда ли?

— Сейчас говорят не любимцы, а четвероногие друзья.

— Что? Ах, извините… Одним словом, хочу сказать, что при жизни человек ничего из себя не представляет.

Миясэ пристально смотрит на свое отражение в темных очках Савамуры. Где-то в глубине угадывались веки собеседника, но его зрачков совсем не было видно.

— Но, Миясэ… Миясэ-сан! Выражение твоего лица и весь твой облик заслуживают особого уважения. Совсем не могу представить себе твою посмертную маску. Попросту говоря, ты как будто уже умер. Вообще ничего нет. Такой здоровяк… и ничего… Это моя похвала, пойми правильно.

Внутри зарождалось недовольство. Миясэ нарочно подставил свое лицо солнечным бликам, отражавшимся от поверхности канала; сощурив глаза, он видел множество ярких светил сквозь свои ресницы. Ничего нет, так? Щупальца коварной насмешки тянулись к нему, обволакивали тело. Вообще ничего нет, — вот так вот брякнуть с бухты-барахты! Да нет же, здесь кроется нечто совсем другое. И вот это-то Савамура и пытается скрыть под личиной насмешки. Да он актер! Гляди, как он театрально склонил голову, поблескивая стеклами очков.

— Послушайте, Савамура-сан…

Тут Миясэ слышит какой-то лязг за своей спиной. Отчаянно заскрипела шаткая пожарная лестница типографии.

— Савамура-сан, да отзовитесь же наконец!

Обернувшись, Миясэ увидел Окуду, смотрящего на них сверху, облокотившись о перила четвертого этажа.

— Ах вот вы где! Уединились и секретничают — это до добра не доведет! Короче, покойничек нарисовался. Звонят вам. Давайте поторапливайтесь. Третья линия.

Увидев наконец Окуду, Савамура нарочито бодро крикнул: «Понял!» — и высоко поднял руку.

— Покойник, говорят. Надо идти. Потом продолжим наш разговор.

Покряхтывая, Савамура поднялся и отряхнул свои вельветовые штаны. Затем снял очки и, помаргивая глазами, положил в карман пиджака. Встав на ноги с рыдающим возгласом, он облегченно выдохнул, будто кончил. Миясэ плюнул в мутную воду канала.

Через приоткрытые губы сверкает белая эмаль зубов.

Придерживая левую ногу Тамаки правой рукой, Миясэ вкладывает свой корень в ее пушистое основание. Другой рукой он обнимает ее за тонкие плечи и касается губами выступившей на белой шее вены. От неожиданного прикосновения та рефлекторно сокращается, и Миясэ нежно лижет это место на ее шее.

Для самого Миясэ было загадкой, что же в Тамаки так притягивало его. Воспылав желанием к ее плоти, коже и теплу, он затащил ее в васицу, когда она только собралась делать приборку. Чувствуя, что, несмотря на удивление, Тамаки ждет его, Миясэ стал сдирать с нее одежду со страстью голодного маньяка. В тусклом свете люминесцентной лампы над мойкой он лишь едва различал силуэт ее тела, но когда глаза Миясэ привыкли к темноте, стал хорошо виден даже узор на раздвижной перегородке в форме листьев дерева гингко.

Крепко обняв девушку, он стал с силой входить в нее. Постанывая, она часто дышала. Влажное дыхание Тамаки проникало прямо в уши Миясэ, и ему почему-то привиделся глухой лес.

Тишина, а вокруг какой-то шелест. Ему показалось, что он слышит, как соки, смешавшись, поднимаются по капиллярам трав и деревьев. И только в самом центре леса полная тишина, настоящий вакуум. Ему вспомнился виденный в детстве по учебному телевидению Эн-эйч-кэй фильм о сказочном лесе, из чащи которого неожиданно открывается овальное небо.

— Лес…

— …Лес?

— Я вижу… и там только мы с тобой…

Тамаки с несвойственной для женщины силой обнимает Миясэ за шею, теперь уже из его груди вырывается вздох. Женское тело превращается в пружинистую почву. С закрытыми глазами Миясэ кажется, что он погружается в сужающуюся воронкой щель с загнутыми внутрь краями. Земля вот-вот разверзнется под мощными ударами сваи, как вдруг, пропитанная влагой, она становится снова твердой и крепко обволакивает его орудие. В небе над лесом проносится дыхание Тамаки.

В слабом свете лампы рельеф ребер и груди Тамаки напоминает гладкую поверхность пустыни лунной ночью. Разрывая песок нетерпеливой рукой, он добирается до основания бархана плоти, впивается зубами в его твердую покрасневшую вершину и зарывается носом в тепло подмышки девушки.

— Коити… в меня…

Наткнувшись своим орудием на твердую землю, Миясэ вдруг оказывается в озере бананового масла среди лесной чащи. С каждым движением его тела в это озеро падает блестящая капля. «И к чему мне все это видится», — спрашивает он сам себя. Чем глубже он погружается в плоть Тамаки, тем ближе становится к своей сути.

Женщина скребет татами ногтями поджатых пальцев ног, ее разметанные по полу волосы похожи на лужицу смолы. Вдруг ее ноги взлетают к потолку, и Миясэ проникает в самую глубину. Огненный ком зарождается у него где-то в недрах живота, и в следующий миг происходит семяизвержение.

Некоторое время оба лежат без движения, уставившись в потолок. Миясэ поглаживает волосы на ее лобке и запускает кончики пальцев внутрь. Не обращая внимания на молоко, разлитое у себя на животе, Тамаки поворачивается на бок и касается губами плеча Миясэ. Сухое прикосновение ненакрашенных губ. Только там еще жарко.

— Я же хотела… чтобы в меня…

Ее горячее и влажное дыхание обволакивает плечо Миясэ. Неожиданно ему пришла в голову мысль, а не Тамаки ли та женщина, что снимала свое белье с веранды в японском доме, уносясь мыслями к своей подружке в Праге?

— …Давай сделаем ребеночка?

— Давай…

— Мальчика или девочку?

— Девочку, чтоб была на тебя похожа.

— Хорошо, только, когда будешь катать ее на закорках, смотри не ударь о потолок!

Живот Тамаки содрогался от смеха. Он вспомнил детские фотографии Тамаки и подумал, как бы он катал ее на своих плечах. Какое-то подобие пуповины связало его с живущим в Кобе отцом Тамаки. Такое чувство, словно он подменил отца на пожелтевшей цветной фотографии. Катая свою дочку на плечах, представляет ли отец, что она занимается сексом с мужчиной в темной васицу. От этих фантазий Миясэ наконец пришел в себя. Вот ведь какая ерунда в голову лезет, но ничего с этим не поделать, подумалось ему. И хорошее, и плохое — все надо принимать как есть.

Положив руки на лоб, Миясэ разглядывает еле видимый узор на потолке. Штамповка, наверное, — все детали в точности повторяются.

— Коити… ангорку-то можно и не заводить, — прислонившись лицом к плечу Миясэ, говорит Тамаки. Слегка кисловатый запах ее дыхания щекочет его ноздри. — Тебе же и на работе надоели эти животные. А дома-то и подавно.

— Companion animal… А может, Nonhuman companion.

— Да, Companion animal… Только…

Лежавшие на груди Миясэ пальчики напряглись, и ногти коснулись его кожи. Он положил свою ладонь поверх ее. Лапы большого паука обвили тонкие пальцы Тамаки.

На следующий день по пути в редакцию со своей съемной квартиры в Гетанде Миясэ заехал к Тамаки в Футако-Тамагава. Он решительно пресек ее настойчивую попытку самостоятельно приготовить завтрак и предложил пойти в ресторан — очень уж захотелось ему отведать двадцатиунцевого бифштекса в круглосуточном стейк-хаусе. Миясэ и сам удивился своей странной причуде — вид крови в сыром мясе внушал ему отвращение. А тут безумно захотелось натурального стейка, даже не «миди» — полупрожаренного, а сырого, с кровью, чтобы разделываться с большим куском мяса обеими руками. До сих пор же его утренняя трапеза ограничивалась тостами и кофе с молоком, в лучшем случае завтракал в кафе универмага «Мацуя» поджаренными ломтиками лосося.

— В такое время, наверное, кроме нас, там никого не будет, — замечает Тамаки.

Они идут рядом, соприкасаясь рукавами ветровок, Миясэ разглядывает ее с высоты своего роста. Несмотря на легкий макияж, у нее видны тени под глазами и набухшие веки. Да и сам-то он чувствует себя не очень, какая-то вялость, усталость. Простуженный вид подруги беспокоит Миясэ, он сочувственно качает головой. Но и в его глазах расплывается окружающий пейзаж.

— Я, наверное, буду только салат.

Кроме парочки студентов в углу, забредших с похмелья, в ресторане никого нет. Мозаичный линолеум пола очень скользкий от жира, разлетающегося при жарке мяса. Стоило Миясэ сделать первый шаг, как его тело непроизвольно покрылось гусиной кожей. Такое чувство, что голыми руками схватился за покрытый маслом металл.

— Помнишь, вчера ты говорил про какой-то лес? Это что — твой знакомый?

Расправив бумажную салфетку, Тамаки пристально уставилась на смотревшего в окно Миясэ. Вдруг ее лицо искривилось — наверное, контактная линза встала наперекосяк, и она поспешно поднесла руки к глазам.

— Что ты несешь?

— Ну как же, помнишь, ты говорил, то ли вижу лес, то ли в лесу?

Тусклый свет, на секунду задержавшись на кончике ее пальца, исчез во рту. Наклонившись, Тамаки вставила линзу на место.

— Что ты городишь? Ничего такого я не говорил, — с серьезным видом ответил Миясэ, хотя знал, о каком лесе идет речь. Конечно же, он прекрасно помнил, как вчера во время занятий любовью, когда его блестящий от влаги член проникал в ее темные заросли, перед его глазами встала картина падающих в лесное озеро капель. Почему же она возникла, ему и самому было не понятно.

— Да ладно, забудь.

Поправляя бумажную салфетку, Тамаки склонилась набок. Длинные волосы качнулись и обнажили вчерашний засос на шее. Миясэ замер от удивления — это пятнышко, казалось, не имело к нему никакого отношения.

На тарелке разложен примятый ложкой рис, рядом приправленный зеленью луковый суп. Затем картофельный салат с поджаренной кукурузой и, наконец, двадцатиунцевый стейк на раскаленной овальной сковороде, увенчанный кусочком тающего маргарина.

Издав возглас удивления, Тамаки так и осталась сидеть с раскрытым ртом. Белая салфетка Миясэ мгновенно покрылась сложным узором разлетевшихся капелек жира.

— Поехали, — сказал Миясэ, обильно посыпая мясо перцем.

Одно прикосновение ножом — и на сковородку, шипя и подпрыгивая, полился золотистый сок. Его капельки напомнили Миясэ блеск контактных линз Тамаки, и он посмотрел в ее сторону. Выпятив губы, она удивленно смотрела на него прищуренными глазами.

— В чем дело?

— Как это в чем? Тебя же с утра и насильно-то есть не заставишь, а тут смотри, как разошелся!

Глядя ей в глаза, он отправил нанизанный на вилку кусок мяса себе в рот. Расплавленный маргарин и мясной сок слились в одно озеро, и желудок напрягся в ожидании последней капли, когда оно выйдет из берегов. Украдкой бросив взгляд на повисшую в уголке его губ капельку жира, Тамаки собралась было смахнуть ее своей салфеткой.

— Мясо что надо… попробуешь?

Почему же он так набросился сегодня утром на стейк — из-за вчерашнего ненасытного секса в темной васицу, или его задели слова Савамуры, сказанные им на барже для переработки сточных вод, — мол, покойник уже? Похоже, ни то и ни другое. Просто захотелось, вооружившись ножом и вилкой, расправляться с мясом. Миясэ улыбнулся, ловя себя на мысли, что поступает как женщина, снимающая стресс едой.

— Милый, так на банкет закажем французскую кухню, согласен?

Поставив локти на стол, Тамаки ковыряется кончиком вилки в салате, политом французской приправой. Взгляд Тамаки по-прежнему устремлен на порцию стейка Миясэ. А он, сдвинув брови, смотрит на прохожих за окном. С каждой минутой ширится людской поток в направлении станции Нико-Тамагава, один вид этих людей, спешащих на работу, наводит тоску.

— Ну-ка, ешь нормально и сядь как следует, убери локти со стола!

— А в чем дело?..

— Так вот, если выберем французскую кухню, то там число блюд зависит от цены. Закуски, шербет, фрукты, ну, в общем, полно всего… А из мясных блюд, пожалуй, только говядина и голубятина… Маловато, да? Если говорить про японскую еду, то там все зависит от дороговизны посуды… Вот китайская — и дешевая, и много разных блюд, но для стариков подойдет ли?..

Вспомнив опять о необходимости рисовать схемы рассадки гостей, Миясэ утомленно закрывает глаза. Какое-то клинообразное сияние просачивается через плотно закрытые веки. Он открывает глаза: это блестит на солнце бокал Тамаки. Представив банкетный стол с рядами бокалов для шампанского и вина, Миясэ перекладывает во рту мясо и обреченно вздыхает.

— Ты сначала определись с местом, потом с бюджетом, а остальное — это их дело.

— Как же так? Ведь пока не определимся с меню, прокатной одеждой, режиссурой… Короче, пока все это не решим, невозможно и думать о зале.

Слегка нагнувшись, Тамаки положила на край стола руки ладошками вверх, в правой направленная в потолок вилка. Миясэ вдруг захотелось схватить ее за волосы и насадить на эту вилку. По телу пробегают мурашки. Да, иногда даже самой любимой женщине хочется сделать больно. Он соглашается с тем, что это испорченное воображение, но его фантазия уже рисует пронзенную вилкой голову Тамаки на фоне горячих белых испарений.

Миясэ снова принимается жевать мясо, волосы Тамаки кажутся каштановыми в ярком свете из окна. Те самые волосы, что на татами в васицу были подобны разлившейся смоле. Он тщетно пытается разобраться, каким образом часть женского тела, цельного до помолвки, оказалась связанной с его телом. Та самая безымянная часть Тамаки. Наверное, все мужчины на свете задают себе один и тот же вопрос. Он смотрел на девушку так же, как смотрят на посторонний предмет, на панель потолка в васицу, например. Вчерашний поцелуй показался ему грязным, поскольку нарушил белизну ее шеи.

Голос Тамаки прерывает его сумбурные мысли.

— Ты понял или нет? Меня уже достали эти поиски свадебного зала, сил больше нет!

— …Свадьба или похороны, что же причиняет больше хлопот? — сорвалось с губ Миясэ.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Миясэ перестал жевать, увидев ямочку на заостренном подбородке Тамаки. Это было ее обычное выражение лица, перед тем как расплакаться.

— Я не то хотел сказать. Это тот газетчик, Савамура… — поспешно пытается оправдаться Миясэ.

— Не важно. Причем здесь похороны? Что ты хочешь этим сказать?

— Да просто это Савамура из похоронной газеты сказал, что приготовления к свадьбе кого угодно с ума сведут. Это потому, что заранее нужно все продумывать.

Подбородок Тамаки предательски дрожит, она опускает глаза вниз.

— Ведь если разобраться, то даже для стариков похороны вещь неожиданная, так? Поэтому и проводить их гораздо проще, раз-два и готово, вот только горя, естественно, много. В этом смысле играть свадьбу веселее. Господин Савамура так говорил, вот я и вспомнил.

Конечно же, Миясэ все это сам выдумал.

— А к нам-то какое это имеет отношение? Эти похороны? Мало ли чего там наговорил твой Савамура, зачем мне-то это говорить?

Она кладет вилку на стол, соединяет руки на коленях и опускает голову. И ее разметанные по плечам волосы, и ненакрашенные губы, и сведенные на коленях руки — все ее существо, подобно пробке, закупоривает дыхание Миясэ, свинцовым комом холодит его душу.

Такой она и остается перед его глазами, когда он вновь берет нож и принимается за свое мясо. Золотистого сока уже нет, он режет холодную плоть подобно маньяку, расправляющемуся со своей жертвой и отправляющему ее в холодильник.

— Я, пожалуй, пойду… Скучно как-то.

Тамаки тщательно складывает свою бумажную салфетку и медленно поднимается со стула. Привычным движением она убирает волосы за уши. Ошарашенный Миясэ даже не успевает сказать: «Сядь!» — так и сидит с набитым ртом.

Пройдя мимо него, она медленно направляется к выходу. Миясэ смотрит в окно, продолжая жевать мясо. Услышав звук открывающихся автоматических дверей, он съедает немного остывшего лукового супа.

И так всегда. Сейчас она свернет за угол фирмы по продаже велосипедов, пройдет перед сереньким домом, где обучают, как правильно надевать кимоно, и, когда она поравняется с вывеской ломбарда Судзуя, Миясэ выбежит из дверей ресторана, нагонит ее и обнимет сзади за плечи.

— Прости! Я совсем не к месту повторил слова Савамуры. Виноват, сам знаю… Тебе больше всего достается, все хлопоты о свадьбе переложил на тебя. Ничего не могу планировать, вот и разозлился на себя. Прости!

«Все это скоро придется сказать. Однако пока Тамаки не дойдет до ломбардной вывески, я полностью свободен», — думает Миясэ, разрезая свой стейк. Людской поток за окном напоминает кадры из немого кино.

При входе на дог-шоу в горле начинает першить от специфической атмосферы, — это и запах самих животных, и запах освежающих спреев и дезодорантов, запах самих хозяев и их духов. Аллергикам лучше там не появляться — может случиться приступ астмы. Просунув руку между пуговиц пиджака, Миясэ поглаживает набитый живот.

Ретриверы, спаниели, терьеры, не говоря уж о холеных крупных собаках, грациозно вышагивают, выдавая пристрастия и жизненный уклад своих хозяев. Переполненные любовью и гордостью за своих питомцев лица их владельцев вызывают у Миясэ тошноту. Распространение человеческих чувств на собак кажется ему таким же дурным тоном, как и бессмысленные свадебные мероприятия, включая разрезание торта в тумане сухого льда, сопровождающееся полетом разноцветных мыльных пузырей, театрализованное представление, хороводы и посадка в саду молодого деревца на память, съемки на видео, живое исполнение струнного квартета, зажигание свечей всеми присутствующими.

Живот, конечно, разболелся от съеденного утром мяса, но Миясэ решил, что атмосфера дог-шоу все равно вызовет у него прилив желудочного сока. Он так и не побежал догонять Тамаки, а спокойно доел свой стейк и, не говоря ни слова, встал и расплатился. В аптеке рядом с вокзалом купил средство от боли в желудке, выпил его и сел на электричку. Несмотря на то что он испортил настроение своей девушке и на тяжесть в животе, у Миясэ было какое-то сладостное чувство. Может быть, потому, что вне зависимости от его разлада с Тамаки бегут поезда новой линии Тамагава, на большом плазменном экране в Синдзюку транслируют фильм с участием Ди Каприо, а в закрытом помещении проводится дог-шоу.

— Миясэ-сан? Не вы ли Миясэ-сан из газеты «Компанимару»?

Обернувшись, Миясэ увидел невысокую женщину со значком спонсора этой выставки фирмы кормов для собак. Одета она была в ветровку цвета морской волны, а на голове красовалась шляпка в форме таксы. Это, наверное, та девушка, с которой он договаривался об аккредитации по телефону.

— Снимать можно отовсюду, кроме сцены, отмеченной красной линией, что же касается интервью с Хандлером, то его можно будет взять после определения «би-о-би». Если возникнут вопросы, обращайтесь, пожалуйста. Желаю успехов, — сказала она и убежала, шлепая по залу резиновыми подошвами кроссовок.

— … Ишь какая шустрая, — проворчал Миясэ, поглаживая больной живот.

Хандлер — это обладающий специальной лицензией дрессировщик, который водит собаку по сцене. «Би-о-би» от английского Best of Breed, что значит лучший из породы. Миясэ не имел к этому ни малейшего интереса и оказался здесь по работе, нужно было собирать материал для статьи.

Грациозно вышагивает расчесанный на прямой пробор афганец. Его, наверное, каждый день моют шампунем. Возникающий при движении ветерок играет его длинной золотистой шерстью. Миясэ стало противно, когда он понял, что пес красуется, сам создает этот ветерок.

Миясэ лениво вытаскивает из внутреннего кармана пиджака одноразовую камеру-«мыльницу» и фотографирует афганца. Раздается глухой щелчок, мигает огонек вспышки, и он перематывает большим пальцем следующий кадр. Пленка прокручивается с хрустом. Миясэ безучастно переводит объектив на пуделя в углу сцены, туда, где находится жюри.

Его белая шерсть пострижена на манер английский клумбы, и чем-то он даже напоминает средних лет хозяйку закусочной в обтягивающих лосинах. Рядом стоит его владелец в сереньком пальтишке и то и дело сморкается в салфетку. Миясэ снимает и добермана с торчащим морковкой половым членом, и буля, занятого погоней за собственным хвостом, и украшенного красной ленточкой йоркширского терьера.

Остальные репортеры из газет и журналов фотографируют собак профессиональными камерами с большим зумом, и лишь один Миясэ снимает одноразовой «мыльницей», почти незаметной в его больших руках. Хотя в фирме и имеются две камеры с автоматической фокусировкой, но за ними лень ехать, да и маленькая фотография в газете в любом случае выйдет нечеткой.

— Прежде всего нужно думать о том, кого снимаешь, — вспоминаются слова главного редактора Кацураги, лежащего сейчас на больничной койке с панкреатитом. — Когда снимаешь человека, это и так ясно. Но, даже снимая животное, нужно думать о чувствах находящегося рядом хозяина. В этом залог доверия к нам…

Миясэ наводит свою «мыльницу» на хандлера, тянущего за поводок огромного мастиффа, и спускает затвор. Под коричневым пиджаком у дрессировщика надет белый свитер с высоким обтягивающим воротом, на котором красуется большой нагрудный номер. Он скорее нужен не для собак, а для хандлеров, одетых почти одинаково.

Был бы здесь Савамура из своей похоронной газеты, не удержался бы от смеха. Почти все по буддийскому обряду, как на похоронах… Баснословные расходы на присвоение посмертного имени, выбор способа кремации, сумма подарка семье умершего, надгробная речь…

Миясэ даже показалось, что рядом сверкнула золотая оправа очков Савамуры. «И здесь та же история», — ехидничает тот.

— Да, будет тут странное лицо, когда насмотришься на такое, — ворчит себе под нос Миясэ.

Он отрешенно смотрит на дефилирующих перед жюри собак и хандлеров, на толпу людей, следящих за этим странным действом. Все это напоминает ему церемонию, участниками которой стали тронутые разумом люди, в задумчивости он делает снимок вниз с помоста и медленно убирает свою «мыльницу» в карман пиджака. У нее тоже есть несколько преимуществ, во-первых, легкость и, во-вторых, соответствие качества полученных фотографий их содержанию.

Тянувший мастиффа за поводок хандлер возвращает питомца его хозяину и сдает свой номер. Миясэ не спеша подходит к нему:

— Газета «Компанимару», Миясэ, разрешите взять у вас интервью?

— Что? Газета «Компа… Нимару»?.. — недоуменно спрашивает одетый в белый свитер мужчина.

Это сокращение от английского Companion Animal, мы публикуем информацию для любителей животных и специализированных фирм, тираж сто тысяч. Наши читатели давно ждут разговора с людьми вашей профессии…

Хандлер этот очень низок ростом, и Миясэ приходится сгибаться пополам. Однако стоит он вполоборота с чувством собственного достоинства. Такой красивой стойке его, наверное, специально выучили для более эффектной демонстрации собак. Плечи расправлены, живот втянут, кажется, что он смотрит поверх головы собеседника. На самого же Миясэ накатывает волна усталости при одном виде таких людей.

— Я вообще-то не против… Вот только не могу припомнить вашу газету.

— Ах вот как, — с напускным смущением говорит Миясэ. «Я тебя тоже не знаю», — усмехается он про себя.

— …Любовь к собакам — прежде всего! Хорошим хандлером не стать без специальных ветеринарных познаний. Обязательное посещение профессиональной выставки в Англии, желательно также побывать и на Вестминстерской в Нью-Йорке. Особое внимание уделяется походке — ведь мы передвигаемся вместе с собакой. Чтобы соблюсти ритм, нужно идти большими шагами. Строгое соблюдение диеты, но самое главное — это движение. К сожалению, у нас пока не хватает площадок для занятий с собаками. Наша инициативная группа уже направила петицию в адрес очередной сессии городского собрания.

— Вы хотите сказать, что хандлер и собака как бы сосуществуют, у них единый образ жизни, некая особая культура отношений, не так ли? — подыгрывая собеседнику, спрашивает Миясэ, водя ручкой в блокноте. Скорее всего, эти каракули будет потом не разобрать. Отдавая себе отчет в полной бессмысленности происходящего, он просто рисует кружки в блокноте, — Так, в общем, понятно… — Миясэ склоняет голову перед невысоким мужчиной. Тот, похоже, стоит преисполненный чувством гордости за себя. Не обращая на это внимания, Миясэ откланивается, сделав вид, что ему нужно взять еще одно интервью.

— Еще одно, — бормочет он себе под нос, и ему даже становится немного стыдно.

Как бы там ни было, нужно выйти на улицу, подышать свежим воздухом и позвонить Тамаки. Нестерпимо болит низ живота, наверное из-за того, что расстроил Тамаки.

Миясэ пробирается через строй ожидающих оценки своих питомцев хозяев и зевак, пришедших из близлежащих домов. Да, ему действовали на нервы все эти разговоры о подготовке к свадьбе, но его охватывал своего рода страх при мысли, что их ссора может привести к разрыву. «А люблю ли я ее на самом деле?» — спрашивает сам себя Миясэ. «Да, люблю», — сам же себе отвечает.

Тяжело с ней расставаться. Но почему? — снова спрашивает он себя. Да, если честно признаться, жаль терять такую женщину.

— Это я, Коити… Ты что, спала?

Она наконец взяла трубку после двенадцатого гудка.

— Да, — где-то вдалеке слышится ее сухой, неприветливый голос, от которого портится все настроение. Она на него по-прежнему дуется из-за ссоры в стейк-хаусе и не хочет уступать. «Как же мне хочется тебя убить», — детское отчаяние сверлит голову Миясэ.

Вдалеке виднеется железнодорожный шлагбаум. Миясэ бросает взгляд на светофор. Поверхность переезда неровная, и пересекающий пути грузовик мотает из стороны в сторону.

— Может, мне перезвонить? — спрашивает Миясэ.

Рядом находится автомат по продаже сигарет, и кто-то зашел в соседнюю будку, отвлекая его внимание.

— Что? Вообще-то мне все равно… — слышится ее уклончивый ответ, и Миясэ глубоко вздыхает.

— Ты что, все еще сердишься?

Ему вдруг показалось, что они очутились в двух крайних точках страшно вытянутого мыльного пузыря, пленниками которого они стали. Нужен всего один щелчок, чтобы разрушить его изогнутые стенки и обрести свободу. Мгновение эта картина стояла перед глазами Миясэ, затем поднялся белый туман, сменившийся колеблемой ветром радугой.

— Я думаю, как ни крути, надо заказать французскую кухню.

На другом конце провода напряженное молчание. Она, наверное, сидит в комнате, выходящей окнами на юг, и теребит бахрому подушки. В такие мгновения она представлялась ему девушкой с агатовым педикюром. Правда, Тамаки никогда не красила свои ногти в такой цвет. Значит, его память сохранила образ той девушки с агатовыми ногтями. Может, это была собачья нянька из Мегуро, с которой он переспал два-три раза, или девушка из бара «Шелковый путь» из Мусаси-Коганеи. Она сидела на краю кровати, выставив свои ногти, и от нее веяло какой-то беззащитностью.

— …Получается дороже, чем рассчитывали, ты не против? — слышится дрожащий голос, и Миясэ приходит в себя.

— Ничего не поделаешь. Не хочется выглядеть плохо перед гостями.

— Я про свадебные кольца.

Он представил, что в этот момент Тамаки разглядывает еще неоплаченное кольцо. Миясэ переложил трубку из левой руки в правую и вытер вспотевшую ладонь о пиджак.

— Я не против…

В Микимото на Синзе он заказал ей кольцо с бриллиантом за четыреста тридцать тысяч иен. Один камешек в платиновой оправе, простенькое такое колечко. Однако для Миясэ и оно было дороговато.

— Потом нужно еще включить расходы на аренду квартиры, покупку мебели, посуды, страховку и еще много чего… Я уж не говорю об ангорке… — вздыхает Тамаки, — Если б можно было обойтись одной регистрацией. Выдали свидетельство — и конец. A-то ну прям как похороны.

— Я же извинился перед тобой за тот разговор про похороны… — отвечает Миясэ, теребя себя за нос. В ноздрях возродился запах собачьей выставки. Перед мысленным взором пробегает афганец, сверкая золотистой шерстью.

— Послушай, Коити… ух не до жиру, как его там, Савамура, что ли? У них же должны быть широкие связи в том, что касается церемоний. Может, его попросить найти подходящее место?

Миясэ решил, что Тамаки иронизирует над ним. «Ты думаешь, что брак — это могила личной жизни, ведь так, Коити? Вот и давай сыграем свадьбу в отпевальне». А может быть, она намекает на смену работы: на зарплату в его «Компанимару» не проживешь, а Савамура-то как-никак больше платить будет.

— Но ты же сама предложила не говорить о газете «Свастика», раз мы собираемся пожениться.

— Так ты первый начал. Еще утром, когда ел жирный противный стейк, сравнил свадьбу с похоронами… это уж слишком.

Она сказала ему, что после того разговора в ее светлую картину свадьбы добавились какие-то мрачные тона. Хотя к идее свадебной церемонии Тамаки относится более спокойно, чем простые женщины, она, конечно, связывает с нею определенные надежды — в отличие от Миясэ, который считает, что если это случается только раз в жизни, то можно обойтись без лишних хлопот. Да, женщины думают по-другому, — пришел к выводу Миясэ.

— Займись-ка лучше ты выбором подходящего места, — Услышав эти слова, он посмотрел в сторону узкой улицы напротив. Вдалеке был виден рекламный щит специализированной прачечной-химчистки «Чистим любые одеяла», рядом располагалось серенькое здание магазина женской одежды, и на углу виднелись лотки зеленщика.

Держа в руке трубку, Миясэ потянулся в карман за сигаретой и вдруг увидел молодую девушку, кивнувшую ему.

— Что касается мебели, я беру на себя, постараюсь уложиться в бюджет.

Где я ее видел, убей не помню. Тоненький свитер вишневого цвета, белые шорты в обтяжку.

— Я уже устала искать, я не шучу, Коити!

Короткая растрепанная челка, в руках ветровка цвета морской волны — это же та самая девушка с дог-шоу.

Голос Тамаки стал куда-то удаляться, и все внимание Миясэ сосредоточилось на проходящей мимо девушке. Где-то внизу живота начал разгораться огонек желания. Какая высокая грудь, свитер только подчеркивает совершенство ее формы. Миясэ уже мысленно раздевал девушку.

— Да, я понимаю, ты совсем измоталась.

Она шагает, покачивая упругими ягодицами. Ущипни ее за попу, и пальцы утонут в податливой плоти, думает Миясэ. А ее распустившаяся розочка в обрамлении черных волос! Выглядит года на двадцать один — двадцать два. Внизу живота густо разрослись волосы на лобке. Стоит ей снять свитер — и кругом распространится дивный аромат ментолового дезодоранта, смешанного с потом подмышек. Наверное, в сексе она совсем другая, чем на дог-шоу, вот бы послушать, как она кричит…

Он вдруг воспылал страстью к проходящей мимо совсем незнакомой женщине. Будь на ее месте другая — ничего бы не изменилось. Самое главное, чтобы она не была связана с ним никакими отношениями.

— Коити, ты меня слышишь?

— …Да…

— Говори в трубку…

Я не знаю, получится ли у меня найти что-нибудь подходящее… да и время поджимает…

Та девушка замедлила шаги около овощной лавки и в раздумье теребит подбородок, разглядывая прилавок. Дивная линия спины плавно сменяется чарующими формами. На плотно обтянутой попке видна полоска трусиков. Не меняя положения головы, Миясэ следит за ней одними глазами. Затем он запускает свои длинные пальцы в карман пиджака, достает «мыльницу» и незаметно для девушки фотографирует ее. Бешеный стук его сердца заглушает голос Тамаки.

Триста строк по тринадцать иероглифов, получается чуть меньше десяти страниц.

На длившемся всего полчаса редсовете Миясэ заметил, что на статью о хандлере десяти страниц будет многовато, однако Нисикава сказал, что писать-то больше не о чем. Вот разве что о потере любимца — как сказывается она на состоянии здоровья хозяина… Месяца два назад Нисикава собирался написать репортаж о владельце собаки, который после ее смерти в состоянии депрессии едва не наложил на себя руки. Но, судя по всему, эта статья тоже ляжет на плечи Миясэ и Мурой.

От неразборчивых каракулей в растрепанном блокноте нет никакого толка. Иероглифы, обведенные кружком, подчеркнутые фразы, всякие пометки в лучшем случае могут передать лишь динамику разговора. Можно подумать, что заметки писал человек в расстроенных чувствах — да так это и было на самом деле… Миясэ отбрасывает блокнот, берет карандаш «2М» и принимается за написание репортажа.

Начать лучше с четвероногих компаньонов в рамках программы партнерства. Сюда же благотворительные ветлечебницы, собаки-поводыри, далее собаки — партнеры человека, собачья жизнь и быт, тенденции в кинологии, после чего нарисовать словесный портрет самого дрессировщика. В заключение — совместное проживание человека и собаки. Еще, пожалуй, добавить, что преданность ценится выше всего… Фото хандлера, самой выставки — ну вот и статья готова.

Сделав глоток остывшего кофе, Миясэ бросает взгляд в сторону Найто. Он в неизменном сером костюме, как всегда молча, — то ли характер такой, то ли привычка скрывать свои чувства, — правит гранки некролога. «Вот такой, как Найто, спокойно и по-деловому мог бы заняться организацией свадьбы», — подумалось Миясэ.

— Послушай, Найто…

Вздрогнув от неожиданности, тот поднимает голову и внимательно смотрит на Миясэ. Самому Миясэ неприятны такие пристальные взгляды, но, похоже, родители в детстве крепко вбили в голову этому молодому человеку правило: слушая, смотри в глаза собеседнику, потом отвечай. Что это — свойственная современной молодежи мягкотелость или, наоборот, маска, скрывающая твердый характер?

«Опусти глаза, когда со мной говоришь, и без тебя устал», — бормочет про себя Миясэ, пожевывая сигарету, и откидывается на спинку стула.

— Ты на завтрак ел когда-нибудь стейк?

— Что-что? Да нет… — отвечает Найто, переведя свой взгляд с лица Миясэ на его ослабленный галстук.

— А я вот сегодня съел стейк. Двадцатиунцевый… Живот болит невозможно.

— М-да…

Особенной реакции собеседника на это не последовало. Сам-то Миясэ прекрасно понимал, что говорит ерунду, но напряженность в лице Найто приводила его в уныние. Нудная работа и бесконечные свадебные приготовления скрутили Миясэ щупальцами тоски, и вот от них-то он и хотел избавиться своим дурацким вопросом.

— Может, сбегать в аптеку? — сочувственно говорит Найто.

— Не надо, просто хотелось узнать, приходилось ли тебе есть с утра стейк или нет.

Уладив с Найто, Миясэ вновь берется за карандаш и неожиданно встречается глазами с сидящим напротив Мурой. Тот сидит с задранными на лоб очками, обеими руками трет лицо и откровенно смеется. Даже слышно, как его пальцы елозят по жирной коже, и Миясэ раздраженно кривится. Этот-то кое-что, верно, знает, думает Миясэ. Правда, что там он знает, неизвестно, может, просто чувствует, что среди работающих здесь неудачников совсем не место только что закончившему университет Найто.

Звонит телефон, и, нажав на мигающую кнопку, Найто поспешно берет трубку. Его голос совсем не меняется, когда он говорит с клиентом, и Миясэ медленно опускает глаза.

Из трубки доносится громкий голос Кавабэ из коммерческого отдела. Он спрашивает что-то насчет рекламы.

Покуривая, Миясэ прохаживается по заполненной в основном студентами и школьниками платформе Такаданобаба. Вокруг мелькают черные, седые, крашеные головы, напоминая броуновское движение. Открываются двери прибывшего поезда, и одна волна пассажиров сменяется другой.

За паутиной проводов и опор сплошная вереница огромных вывесок на стенах и крышах высотных зданий, и за всем этим веера облаков, приютивших лучи заходящего солнца.

— Мне с этим не справиться… — бормочет Миясэ, посасывая фильтр сигареты.

Золотой солнечный свет с сиреневых небес льется на город с коробками домов, подобных диодам на транзисторной плате. Чувство томящей безысходности переполняет душу.

За его спиной разговаривает по мобильнику школьница с сигаретой в зубах. Жалуется подруге, что, распевшись в караоке, не заметила, как начались месячные, и снявший ее паренек ушел домой. Затушив окурок о края карманной пепельницы, он сплевывает осевший на языке никотин и, посмотрев вверх, среди рекламных щитов замечает вдруг название «Токайкан». Рефлекторно он ассоциирует эти иероглифы с дворцом бракосочетания. Однако эта вывеска тонет в море огней рекламы патинко, засасывая с собой в водоворот их с Тамаки надежду на свадьбу.

«Давай сделаем ребеночка…» — проносятся в голове ее слова. Испепеляющий огонь в его груди превращается в покрасневшую нить лампы накаливания, которая рвется в следующий момент.

Конечно же, Миясэ сам виноват в неловком сравнении свадьбы с похоронами. Возможно, он лишь ради красного словца обмолвился об этом, утром жуя горячий стейк. К тому же вспомнил зачем-то мрачного Савамуру, чья жизнь проходит в ожидании покойников, ну, не гротеск ли это?

Люди по линии выстраиваются перпендикулярно дверям подходящего вагона. Смещение поезда вперед или назад автоматически передвигает всю очередь. Это понятно как дважды два. Круг бегущей стрелки часов подобен линии Яманотэ-сэн.

Скрип тормозов, и поезд останавливается. Миясэ входит в вагон вслед за OL в бежевом костюме. В духоте и давке он представляет голую Тамаки, лежащую на белых простынях. Он видит ее, как живую: красные соски и задний проход, родинка на ключице и черные волосы там. Он проводит рукой по обветренным губам — а может, это и есть жизнь?

Пока поезд не остановился на станции Готанда, он повсюду искал запах ее тела.

— Здравствуйте, вы что-то зачастили, никак живете поблизости? — говорит пожилая женщина из агэмоноя, протягивая Миясэ бумажный пакет. На ней засаленный белый передник и синяя пилотка. Золотые зубы сверкают в широкой улыбке.

— Да нет. Вот собираюсь к вам переехать, а пока только приготовления.

— Вы всегда с какой-то красоткой. Уж не новобрачные ли?

— Ну, в общем… — уклончиво отвечает Миясэ, с неудовольствием отмечая про себя, что уже успел примелькаться в этой закусочной у них в переулке. До сих пор он видел свое достоинство в том, что при своем росте оставался неприметным в этом мире. Комок подступает к горлу.

Он приходит в себя, заметив мигание экрана телевизора за стеклянной дверью и расставленные вокруг него в беспорядке вещи. Я тоже живу. И с этой мыслью он принимает в свои руки белый пакет и сдачу, слегка склонив голову.

— Подождите, это вам в подарок, — женщина протягивает ему еще две котлеты, завернутые в бумагу. — Заходите к нам, не забывайте! — смеется она, обнажив золотые зубы.

Отказаться было бы невежливо, и со словами: «Большое спасибо», — приподняв пакеты в знак благодарности, Миясэ выходит из закусочной. Сделав несколько шагов, он погружается в чарующие запахи ночи. Асфальт серебрится в мигании ртутных фонарей, слегка шуршит бумажный пакет в руках, и ветер доносит обрывки музыки со станции.

По этой дорожке придется ходить каждый день. Глядя на отражение фонарей у себя под ногами, он вспоминает тусклое свинцовое грузило, которое мальчишкой он использовал на рыбалке. Длинная узкая тень делится пополам, вот уже две тени, то отчетливые, то едва различимые, окружают Миясэ. Теперь ежедневно он будет попадать к ним в плен. В агэмоноя он купил также два бэнто с лососем и две банки горячего чая.

Почувствовав холод, Миясэ достает из пакета горячий чай и делает один глоток. Навстречу ему, волоча обутые в тяжелые ботинки ноги, идут молодые парни, на вид студенты. С чувством новичка Миясэ поглядывает на них и делает еще один глоток. Когда их тени коснулись его ноги, один парень смачно харкнул в сторону.

Тамаки еще не пришла. Закрыл за собой тяжелую металлическую дверь. Голову сдавила тишина, притаившаяся в пустой и темной комнате. Непривыкшие к темноте глаза различают смутные образы несуществующих предметов. Пытаясь отделаться от этих наваждений, рука шарит по стене в поисках выключателя.

Раздается щелчок, освещается коридор и часть комнаты. Войдя в кухню-столовую, Миясэ включает лампу над мойкой. В незанавешенном окне веранды появляется отражение высокого, худощавого человека. Он оборачивается и замечает следы жирных пятен, оставленных кем-то.

Это не мои и не Тамаки, неужели тут побывал кто-то чужой?.. А может, она сегодня не придет?.. — бормочет он себе под нос. — Может, может, — ритмично повторяет он, пытаясь подшутить над самим собой. Взгляд его скользит в раковину, натыкается на оставленные там щетку, тряпку и моющее средство, он едва сдерживается от крика: — Тамаки!.. Давай поедим бэнто с лососем, пока горячее…

Расположившись на полу, он молча поглощает содержимое коробки. В животе еще чувствуется тяжесть от съеденного утром стейка, поэтому он предпочел котлете лосося. На миг задумавшись и прекратив работать челюстями, он чувствует, как барабанные перепонки разрываются от скопившейся в пустой комнате тишины.

В углу пустой кухни-столовой лишь предметы для уборки в картонной коробке, а во встроенном шкафу васицу — несколько ее платьев с ярлыками из химчистки. Он сидит на полу, и нынешняя обитель — двухкомнатная квартира — представляется ему бескрайней пустыней. Подоконник кажется линией горизонта, васицу напротив — огромной пещерой, комната позади кухни напоминает морскую впадину, а сам Миясэ плывет на одинокой лодке в открытом океане.

А может, этот грустный пейзаж есть дежа вю его расставания с Тамаки? Возможно, из-за несходства характеров, половой несовместимости или измены одного из них он сидит здесь один в пустой квартире, с которой тоже придется расстаться.

Мысли, подобные этой, теснились у Миясэ в голове, порой приводя его в отчаяние, а иногда и обнадеживая.

— Здесь нам не место, — слышится низкий голос Савамуры. Перестав жевать, Миясэ улыбается. Сверкает оправа очков, и показывается глаз, обычно скрытый складкой двойного века. Нос щекочет запах твидового пиджака Савамуры, Миясэ отстраняет руку с палочками и отворачивается в сторону.

— Распускаются цветы неведомых прежде страстей…

— Из-за человеческой слабости… — Сначала пригнувшись, Миясэ потом поднимается с колен во весь рост и бросает остатки недоеденного бэнто в мойку. — Что же теперь, молча все это принимать?

Прополоскав рот чаем, а потом с шумом пропустив его в горло, Миясэ закуривает и пинает бумажный пакет. В черном окне веранды загорается и гаснет красная точка. Он ловит себя на мысли, что хочет увидеть свое отражение в женских объятиях. Прищурив глаза, он нетерпеливо ждет того мига, когда его силуэт окажется в объятиях голой девушки среди отпечатков чужих рук на окне.

Не Тамаки, другая, анонимная девушка, присев на колени, жадно сосет его член. Вытянув длинные пальцы, он ласкает ее грудь, сверху ему хорошо видна работа ее щек. Он и на самом деле протягивает руку к ее волосам, ворошит их так, чтобы безучастное стекло отразило его движения. Они настолько реалистичны, что Миясэ начинает казаться, а не духи ли это их прозрачного счастья или же воскресшие силуэты прежних обитателей? Пытаясь избавиться от этого наваждения, он поднимет руку. «Как лапы большого паука», — проносятся в голове слова Савамуры. «Это рука человека, постаревшего на десять лет», — думает Миясэ, глядя на сложные переплетения набухших вен.

Рассеянно обняв отражений головы незнакомки в оконном стекле, Миясэ отходит от окна и направляется в туалет, где стоит запах хлорвинила. В унитазе плавает обрывок не спущенной вчера салфетки.

Он касается своего восставшего продолжения. Краем глаза Миясэ видит ветровку цвета морской волны. Вот он уже сдирает красный тонкий свитер, жадно мнет груди девушки, запечатывает ей рот страстным поцелуем.

Несколько минут он приводит в туалете дог-шоу с той девушкой. Он ласкает ее лоно, белое от струящегося сока. Блеск обручального кольца на его пальце высвечивает бег таксы, проносится Тамаки с вилкой во лбу, он сжимает талию девушки в крепких объятиях. На рукописи мелкими буквами появляется название газеты: «Компанимару», и тут по туалету разносится крик женщины, Миясэ видит планарию в изгибе ее спины.

Постанывая в тесноте домашнего туалета, Миясэ кончает в унитаз. Как при обратной перемотке фильма, он возвращается в действительность и, набрав в ладони воды, моет свой член, вытирает его носовым платком.

Ноги подкашиваются от усталости, кажется, их тянет вниз земное тяготение. Тихо он открывает дверь туалета.

Перед ним стоит Тамаки.

— Неужели мужчины сами… даже, когда есть жена?

— Бывает. Определенно бывает.

Подняв стакан разбавленного водой виски, Фуруя утвердительно кивает головой хозяйке бара.

— Фу, противно! Как-то не интересно, да, Миясэ-сан?

За Накано-плаза была закусочная, куда Миясэ с друзьями частенько захаживали в студенческие годы. Сейчас там расположился бар под названием «Наполеон». С похорон Юки, бросившейся под поезд, — она служила в домостроительной компании, и там у нее случился нервный срыв, — они с Фуруя больше года собирались где-нибудь выпить. Не раздумывая, тот по телефону дал согласие быть распорядителем свадебного банкета у Миясэ, и вот наконец удалось встретиться. Фуруя постарел и выглядел усталым.

— Ведь бывает же? Вот у тебя невеста красавица, и что, тоже дрочишь?

— Ой, стыдно слушать! — жеманно склонив голову, хозяйка «Наполеона» с улыбкой направилась к посетителю, ожидавшему ее в конце стойки.

— Фуруя, ты совсем не изменился — на вид открытый, а к себе не подпускаешь, — говорит Миясэ, отхлебывая виски.

Вспомнив фигуру Тамаки в дрожащем свете лампы дневного света, Миясэ заскрипел зубами. Как будто не понимая, чем он занимался в туалете, она только проронила: «Ты уже здесь…» После чего сказала, что провалялась весь день, немного побаливает голова. Затем они обменялись бесцветным поцелуем, и Тамаки принялась за мойку.

— Я иногда мастурбирую, втихаря, — пришлось признаться Миясэ. Ему было страшно неловко — он не понимал, с чего начался разговор, тем более, что сам он даже не затрагивал эту неприятную тему.

— Вот! Я и хочу сказать, втихаря! — покачиваясь из стороны в сторону и поглядывая на хозяйку бара, поддакнул Фуруя. Затем повернул к Миясэ свое усталое и пьяное лицо. — Вот у меня старшая уже в школу ходит, понимаешь? Еще одного ждем… Дети-то они все хорошие. Ан нет-нет, да и подрочу.

В молчании Тамаки сделала уборку, потыкала палочками в холодное бэнто. Все это время Миясэ находился в каком-то напряженном состоянии и без удержу нес сплошную ерунду. Соврал даже, что договорился насчет ан-горки, хотя на самом деле даже не думал об этом.

— Послушай, Фуруя, может, посоветуешь какое-нибудь подходящее место для свадьбы?..

— Чего? — Тот театрально изображает крайнее удивление, — Ты мне предлагал быть распорядителем на банкете, а с местом его проведения до сих пор не определился? Осталось всего-то два месяца! Надо поторопиться. Хотя бы зал забронировать!

— Что-то нет у меня уверенности… ни в чем.

Миясэ достает сигарету и кидает пачку на барную стойку. Фуруя бросает взгляд на его лицо в сизом табачном дыму и прикладывается тонкими губами к своему стакану.

— Лихо ты сказанул — нет уверенности! В наше время вкалывают, ни в чем не сомневаясь, одни упертые трудоголики. В себе уверены только те, у кого с головой неладно.

Миясэ смотрит на вазу из венецианского стекла с дешевыми искусственными цветами. В тусклом свете осевшая на них пыль кажется плесенью. Лет пять-шесть назад Миясэ не поверил бы, что Фуруя так заговорит. Окончив университет, он поступил в торговую компанию, откуда был командирован в Таиланд. Еще в университете у него родилась дочка от брака со студенткой младшего курса — они познакомились в кружке. Вернувшись из командировки, он обзавелся тремя любовницами. Несмотря на относительно молодой возраст, его волосы по-стариковски сильно напомажены и зачесаны назад. «Как дальше собираешься жить? Может, пойдешь к нам пиарить — все лучше, чем со зверюшками возиться», — сказал он однажды.

— Послушай, Фуруя… Ты тут на современные нравы сетовал, а вот за моими мозгами-то охотятся.

Фуруя от изумления выпучил глаза и отставил свой стакан. «За мозгами охотятся», — только и смог повторить он. Сидящий напротив пожилой мужчина с нескрываемой улыбкой тянется к вазочке с орешками. «Это как раз у меня с головой не в порядке», — думает Миясэ про себя и чувствует, как краснеют кончики его ушей. Какой нормальный человек будет заниматься онанизмом, только начав совместную жизнь?

— И что же это за редкостная фирма? А?

— Газета «Свастика».

— «Свастика»? — Подняв руки, Фуруя картинно откидывается назад. Сейчас такая рисовка ему уже не к лицу. Разве что фраппировать молоденьких хостесс.

Эта газета публикует некрологи, гребет деньги лопатой от буддийских и синтоистских храмов, из больниц, похоронных агентств, с кладбищ.

— Ну и что?

Стакан замер в руке Фуруя, он дернул бровью, скривил лицо. На вид ему было теперь далеко за тридцать. Поглядывая то на лицо молодого, но уже умудренного жизнью товарища, то на его легкомысленный галстук с лошадками, Миясэ продолжил рассказ о своих проблемах.

— Ну вот, когда я бываю в типографии, то в корректорской иногда встречаюсь с одним темным типом, редактором той газеты. Он-то меня и переманивает, обещает платить пятьсот тысяч, вроде не болтун.

— Ну и что?

Фуруя держал стакан, оставаясь в той же позе, с тем же выражением лица. В лучах подсветки искусственных цветов плавала пыль и клубы дыма от сигареты Миясэ.

— Что, ну и что?

— Будешь менять работу?

— Нет… наверное, не буду…

Фуруя разочарованно вздохнул, закрыл глаза и прислонил стакан виски краешком к толстой щеке.

— Я тебя не понимаю. В кои-то веки хорошее предложение, а ты ломаешься. И Тамаки будет рада.

Миясэ отвел от собеседника глаза и одним махом допил содержимое стакана. Фуруя напомнил ему о любимой, и Миясэ до боли захотелось услышать ее голос. «Вот бы всю жизнь, не расставаясь, ничего не предпринимая, пробыть с ней вдвоем в доме на Готанде, в глухом переулке», — подумал он.

— Нет, она не будет рада…

Лучше уж работать в газете «Свастика», чем собирать материалы о животных за гроши, поверь мне!

Удивившись категоричности тона Фуруя, Миясэ повернулся к нему вполоборота и оперся локтем на стойку. Бросив быстрый взгляд на Миясэ, тот подлил свое виски на остатки тающего в его стакане льда.

— Почему ты так думаешь?

— Все дело в деньгах, вся жизнь в них. Ну, скажи мне, что в этой жизни важнее денег? Я лично не знаю… Вот разве что любовь. Однако если даже она и существует, для женщин это пустой звук…

Глаза Фуруя удаляются, сливаясь в одну точку. «Можно мне?» слышится издалека, и Миясэ протягивает пачку сигарет. Сделав две-три затяжки, Фуруя тушит окурок о края стеклянной пепельницы. Поднявшийся дымок в луче подсветки переносит Миясэ на кухню, где такой же дымок струился под лампой дневного света.

— Извини, Фуруя… — говорит Миясэ, поворачиваясь на своем стуле у стойки. Хозяйка потянулась было за горячей салфеткой, но он остановил ее, жестом показав, что нужен телефон.

Ему вдруг очень захотелось услышать голос Тамаки. Стоило Фуруя упомянуть ее имя, как он подумал о ней как о необычно хрупкой женщине. Может быть, она ведет себя по-детски наивно, но он чувствовал себя заложником любви к ней. Подойдя к серому телефону около двери, Миясэ набрал номер ее квартиры на Футако-Тамагава. Десять гудков длятся целую вечность, наконец слышится ее сонный голос.

— Привет! Я сейчас как раз нашел распорядителя на банкете…

Вдруг она перебивает его:

— Я… тут немного подумала… Завтра на неделю поеду к родителям в Кобе.

Миясэ не успел прийти в себя от этих слов, как разговор прервался.

— Умер? Точно умер? Кто умер? Начальник отдела информации Арима? Так, на первой полосе на пять колонок помещаем извещение, вторую забейте некрологом и сведениями о покойнике. Помер все-таки Арима… Ладно, Тиба! Когда определятся с заупокойной службой и местом похорон, сразу звони. Статья?

Уже три месяца назад написана. Даже с фотографией, там на полке лежит. Вот так-то…

Каждый раз, когда на четвертом этаже в корректорской типографии «Тайё» раздавался адресованный Савамуре звонок и он начинал орать в трубку, Миясэ охватывало раздражение.

Сбоку ему хорошо виден блеск глаз Савамуры, обычно скрытых темными очками.

Как всегда в таких случаях, Савамура был крайне возбужден. Он смеялся во все горло, блестя зубными коронками, и потирал кончик носа большим и указательным пальцами. Наверное, он сам не замечал этой своей привычки. Он был откровенно рад и воодушевлен.

— Ладно. Теперь слушай, сейчас самое главное — извиниться как следует перед нашими прежними клиентами: перед ритуальным агентством, перед храмом — за то что сняли их рекламу. Придумай что-нибудь!

Разговаривая по телефону, он мял разбросанные на столе гранки и кидал их на пол. В корректорской было принято бросать на пол использованные гранки, но мало кто делал это так эффектно, размашисто, как Савамура. Гранки в его руках становились летающими дисками «фрисби».

Если так суетится обычно невозмутимый Савамура, понятно, что умер какой-то большой человек. Одна гранка газеты «Мёдзё» упала прямо под ноги Миясэ. Это, наверное, первая полоса с извещением о смерти человека — «национального сокровища», набранным крупными иероглифами — в три раза больше обычных. Ее-то и решено полностью заменить на сообщение о кончине еще более выдающейся личности.

Расставив локти на столе, с сигаретой во рту Миясэ сонно смотрит в сторону стола газеты «Оясиро».

— Причину смерти укажем — «сердечная недостаточность». Договорились?

За каналом виднеется подъемный кран, работающий на комбинате, он кажется почти неподвижным. Его наклонный силуэт режет окно на три части, Миясэ закуривает, близкое пламя одноразовой зажигалки чуть ли не обжигает кончик носа.

Когда из бара «Наполеон» Миясэ позвонил Тамаки и услышал от нее, что она собирается поехать на неделю к родителям в Кобе, очертания окружающих его предметов вдруг стали резкими, каждая сценка в баре отчетливо отпечатывалась в памяти. Ему показалось, что огромное плоское лезвие разрезает его хмельную голову пополам. Словно холодный металл прикасается к его разгоряченному мозгу.

Все вокруг изменилось до неузнаваемости, из телефонной трубки раздавались лишь короткие гудки. «Бросила трубку!» — возмущенно пробормотал Миясэ себе под нос.

— Она едет для свадебных приготовлений, а не для того, чтобы заставлять тебя заниматься онанизмом, — полушутя, заплетающимся языком произнес Фуруя, пытаясь утешить собутыльника. Но Миясэ ничего не видел и не слышал.

Пронзал один-единственный вопрос: «Что ты собираешься делать в Кобе, у родителей?» Он сразу же собрался перезвонить ей, но, представив одинокие звонки, раздающиеся у нее в комнате, уныло вернулся на свое место. Ведь это означало бы его поражение.

Вдруг перед его мысленным взором возникла та женщина с агатовым педикюром. Оказавшись в постели в какой-то незнакомой комнате, она принялась заигрывать с неизвестным мужчиной. Тамаки никогда не красила ногти в агатовый цвет, почему же от простыней пахнет ее духами, на подушке извиваются ее длинные волосы. Почувствовав нестерпимый запах носков того мужчины, Миясэ выбежал в туалет, и его вывернуло наизнанку.

— Срочно заменить рекламный материал о похоронном агентстве!

Эти слова отрывают Миясэ от окна. Савамура сидит без очков, он кривит губы, изображая печаль, но где-то в мышцах лица сохраняется улыбка.

— Умер какой-то важный человек?..

Поджав губы, Савамура часто кивает головой, глядя на далекое от происходящего лицо Миясэ. Его острый взгляд пронзает насквозь, вызывая в душе неясное раздражение. Тебе все равно не понять. Но попробуй догадаться, что означают эти частые кивки. «Какая чушь, — думает Миясэ, — все мы смертны».

— Человек из правительства… будут хорошие деньги!

Блуждающим взглядом Миясэ рассматривает пространство, отделяющее его от Савамуры. Надо как-то реагировать.

— Опять вы о деньгах… — отрешенно произносит он.

Миясэ готов взорваться раздражением, а тут еще размолвка с Тамаки. «Веду себя как тинэйджер…» — старается он успокоить себя и, закурив сигарету, с натянутой улыбкой выпускает клуб дыма.

— Ого! — сокрушенно дергает подбородком Савамура.

Миясэ, не уступая, пристально смотрит тому в глаза. Их замутненная, неровная роговица отблескивает тусклым светом, напоминая жухлые, подпорченные виноградины.

— Ну как же так, Миясэ?! Тебе бы не следовало так говорить. Не годится… — с театральным жестом укоризненно изрекает Савамура.

Лицо его своим пепельным цветом напоминает Миясэ грязный окурок, вдавленный в фарфоровую пепельницу. Такое ощущение, что вместе с табаком во внутренности этого человека проникло какое-то прогорклое масло, напоминая о себе неприятным запахом изо рта.

Поначалу Миясэ становится стыдно за себя, свои инфантильные мысли, но потом, когда в памяти воскресает невыразительный голос Тамаки в телефонной трубке, его снова охватывает тоска.

— Да нет, я просто подумал, опять деньги… — оправдывается Миясэ.

И снова чувствует на себе испытующий взгляд Савамуры. Он смотрит как умудренный возрастом человек старше меня на двадцать лет. И в довершение всего он знает, что я начинаю догадываться о его мыслях. Чувство стыда охватывает Миясэ, кончики ушей краснеют. Как будто при разнице в возрасте они оба одинаково наивны и у них начинает устанавливаться согласие, попахивающее гомосексуализмом. «Противный мужик!» — с досадой произносит про себя Миясэ.

Савамура, подняв правый уголок своих бесцветных губ, надевает до сих пор висевшие на пальце солнечные очки.

— Да, опять говорим об одних деньгах. Очень неприятный разговор, ведь так, Миясэ-сан?

С этими словами Савамура поднимается со стула и надевает свой вельветовый пиджак. Выглянувшие из рукавов пальцы подобны щупальцам кальмара. «Так и должны выглядеть руки людей, наживающихся на покойниках», — думает Миясэ, выбрасывая сигарету в пепельницу.

— Так, посмотрим, что у нас на полке. Есть и некрологи, написанные месяца три назад. Тут полно покойничков…

Савамура шевелит своими неприятными пальцами, встает и направляется к лифту. Лоск вельветового пиджака роднит его с представителями семейства кошачьих, постоянно вылизывающих свою потрепанную шкуру.

Проверив гранки своей статьи о дог-шоу, определив ей место на четвертой полосе в виде колонки, Миясэ покидает корректорскую.

По дороге в редакцию на Такаданобабе с вокзала Синагава Миясэ набирает телефон Тамаки. У них договоренность — каждый раз он звонит ей в свой обеденный перерыв. На том конце никто не берет трубку. Ожидание длится целую вечность. От нетерпения стоящая сзади молодая офис-леди цокает языком. Миясэ ловит на себе ее исполненный злобы взгляд и чувствует, как в нем тоже закипает злость, он уже готов избить ее.

— Извините… — бормочет он и аккуратно кладет трубку на рычаг.

Какой-то твердой решимостью веяло от последних слов Тамаки. А что, если она обманула его, что, если поездка домой лишь предлог?

Нужно непременно навестить ее. Вдруг она сидит одна в чисто убранной комнате, не зная, что делать дальше.

Вернувшись в редакцию, Миясэ принялся за написание статьи о собаках напрокат.

Цена зависит от размеров собаки, прокатного времени и др. Это была рекламная акция крупных агентств, бизнес которых был ориентирован на домашних животных, другими словами, пиар-компания. И она уже начала приносить свои плоды: многие стали пользоваться этой услугой.

— Забавно, что для нас не представляет труда распознавать странные парочки. Как? Да очень просто — по запаху, поведению… Но собаки, правда, это делают быстрее. Вот, арендуют они собаку и идут гулять в парк или вдоль берега реки, где людей поменьше. Ну и получают удовольствие, которое не каждый отель для влюбленных может предоставить. Потом — много молодых парочек… А есть настоящие любители собак. В многоквартирном доме, как правило, не разрешают держать животных, вот они и берут напрокат… Обычное явление…

Миясэ слышал об этом от Окума, сотрудника специализированного магазина. Конечно, не обо всем можно написать в такой статье. Нельзя же публиковать сомнительную информацию о клиентах. Коллега Мурой просит «напрокат» линейку.

— Это для любителей секса с животными… сейчас все можно взять напрокат, — говорит он с горькой усмешкой и, нахмурив лицо, чешет спину одолженной линейкой.

Миясэ смеется, не выпуская сигарету изо рта, но вдруг умолкает — ему вспомнилось голое тело Тамаки. Он даже почувствовал спиной прикосновение ее ногтей, в нос ударил ее родной запах, и огонь желания овладел всем его существом.

Вспомнилась их первая встреча в филиале туристической фирмы. Вдруг — «я же хотела… в меня» — эхом прозвучали ее слова, сказанные всего лишь несколько дней назад.

В тот момент он был точно уверен, что Тамаки поехала к родителям. Миясэ показалось, что он уловил женскую логику, обычно недоступную его пониманию.

— Я вот тоже свою сдал напрокат, денька на три… — сказал он возвратившемуся к своему рабочему столу Мурой и облегченно вздохнул, глядя на его измятый пиджак, но, заметив новые ботинки соседа, он чуть было не спросил: «Что, жена выбрала?»

Взгляд Миясэ привлекли царапины на полу от новых ботинок Мурой. Он сразу вспомнил просьбу Тамаки об ангорке, — надо бы как-то попробовать достать ее. Миясэ снова взялся за статью, но в голову настойчиво лезли совсем другие мысли: пожалуй, сейчас бесполезно говорить об ангорке, но тем не менее она может послужить какой-то зацепкой, решающим фактором в их отношениях. Вполне возможно, что подобные расчеты покажутся Тамаки постыдными, но кто знает, что творится сейчас в ее головке. Так, с карандашом в руке, он сидел за столом, тупо уставившись в одну точку. Вдруг он заметил, что его рука непроизвольно рисует стрелки. У него на мгновение перехватило дыхание: это были те самые стрелки, которые он имел привычку рисовать в детстве.

— Миясэ-сан, вас к телефону.

Это говорит новый сотрудник Найто, выглядывая из-за шкафа с телефонной трубкой в руках.

— Кто там? — спрашивает Миясэ, показывая новичку глазами, чтобы тот нажал на кнопку «стоп». От ожидания услышать голос любимой у него все сжалось внутри. Постеснявшись спросить у Найто, кто звонит, мужчина или женщина, взял трубку. Пусть будет Тамаки! — молил он.

— …А, Миясэ, привет…

Говорил Савамура, с которым он уже виделся утром в типографии. Липкий голос звучал совсем рядом. Его разбирала досада — он так хотел услышать тонкий голосок Тамаки из далекого Кобе…

— Давай сегодня посидим где-нибудь. Я угощаю. У нас есть, о чем поговорить… Ты сегодня что-то был не в своей тарелке. Я знаю одно приличное заведение между Мегуро и Эбису, там угощают превосходным сакэ, все по-домашнему, но играет джаз. Ну как, идем?.. Есть у меня к тебе интерес.

После работы Миясэ зашел за фотографиями с дог-шоу и отправился в ближайшую китайскую харчевню. Он не стал встречаться с Савамурой, сославшись на занятость. Миясэ довольно вежливо отклонил его предложение, помня совет своего друга Фуруя не отказываться от хорошо оплачиваемой работы, да и Тамаки вроде бы не возражала. Ему даже представилось, как он сидит в корректорской на месте Савамуры в ожидании покойников. «Чем моя нынешняя работа-то лучше», — спрашивал сам себя Миясэ.

Он заказал комплексный обед с жареным соевым творогом и позвонил домой Тамаки с замызганного розового телефона. В ответ Миясэ услышал лишь длинные гудки.

Вернувшись на свое место, он уставился в экран телевизора, подвешенного к самому потолку. В программе «Дежурная часть» шел репортаж о серийных поджогах в районе Сумида. На карте стрелками отмечено около двенадцати мест поджогов.

Я уверен, что это дело рук самих жильцов. Наверняка дома застрахованы, вот и надеются на страховку. Случись у меня пожар, я бы плясал перед пожарниками, пока бы все не сгорело!

В ответ на слова улыбающегося хозяина заведения Миясэ опускает глаза, понимая, что тому просто нужен собеседник. Чтобы отвязаться от него, он вытаскивает конверт с фотографиями с дог-шоу. Достоинство одноразовой «мыльницы» — в одинаковой отчетливости переднего и заднего планов, только люди почему-то вышли нерезко, а собаки, наоборот, как живые. А вот и фотография девушки в плотно прилегающих белых шортах, в тоненьком свитере вишневого цвета. Отчетливо вырисовывается ее круглая попка. Так это ж та девушка с дог-шоу, которая прошла мимо телефонной будки, когда он говорил с Тамаки. Тогда из озорства он тайком нажал на затвор аппарата…

Вернувшись домой, Миясэ включил телевизор. Шла вечерняя юмористическая программа. Веселая болтовня молодой женщины периодически сменялась взрывами смеха. Он подловил себя на мысли, что ему тоже через определенные промежутки нестерпимо хочется позвонить в Кобе.

Воображение рисует Тамаки в компании с незнакомым молодым человеком, сидящей за стойкой бара. Сквозь сизый дым проступают очертания ее пальцев с невиданным агатовым педикюром. Неожиданно лицо Тамаки сменяется рожей Савамуры… «На полке полно покойничков», — доверительно сообщает тот.

Не в силах дальше бороться с собой, Миясэ тянется к телефону.

— Здравствуйте, папа, это Миясэ… Да, все нормально, — твердит он, как школьник заученный урок.

— Тамаки-то девушка с характером, ты уж построже с ней… С этой свадьбой хлопот не оберешься, сам знаю. Ты и на работе, поди, устаешь. Коити, особенно не беспокойся, все образуется как-нибудь. — Медленно говорит будущий тесть, старательно избегая местного кансайского диалекта.

Миясэ тянет время, ожидая, когда тот скажет: «А теперь поговори с Тамаки».

— Так что же заказать на банкет, может быть, французскую кухню? Или китайскую? А может, нашу, японскую? — спрашивает Миясэ.

— По мне, так все равно, самую обычную, — слышится в ответ.

— …Я бы хотел еще кое о чем с вами посоветоваться. Только это, боюсь, не телефонный разговор… По поводу смены работы… — Миясэ совсем не собирался говорить об этом, просто в ожидании Тамаки было нечем заполнить возникшую паузу, а также хотелось намекнуть на перспективу более высокого оклада. Однако, подумав о тревожных мыслях, которые неизбежно возникнут у старого человека в связи с его переходом на новую работу, он пожалел о сказанном.

— Впрочем, меня и эта работа в «Компанимару» устраивает. Общение с животными мне по душе, но жизнь есть жизнь, денег никогда не хватает… Да, опять журналистом.

Перед глазами снова возник Савамура в темных очках, человек за пятьдесят, поджидающий покойников за деревянным столом в корректорской, рядом с крупногабаритным кондиционером. Для этого типа свежие оттиски газеты пахнут мертвецами и, следовательно, деньгами. Слова помимо воли слетали с языка Миясэ.

— А что это за газета?.. «Свастика», говоришь? Да какая разница, работа везде работа. Ты только не торопись, обсудите все вдвоем… Может, перед свадьбой не время… Самое главное, чтобы платили исправно. Кстати, где там Тамаки? Если она рядом, передай ей трубку, пожалуйста…

От этих слов Миясэ чуть не упал с кровати, у него все поплыло перед глазами.

Итак, Тамаки не поехала к родителям.

Конечно, Миясэ постарался успокоить будущего тестя, сказав, что недавно вернулся с работы, и Тамаки, по-видимому, еще не пришла, но на душе у него скребли кошки. «Что означает ее поведение?» — ворча себе под нос, грыз ногти Миясэ.

Дикие фантазии, которые до сих пор ограничивались Кобе, теперь стали распространяться в самых немыслимых направлениях, скрутили его по рукам и ногам. Телефоны ее подруг… Остановилась в гостинице где-нибудь в районе Токио. А может, она за границей ей как бывшей сотруднице туристической фирмы не составит труда заказать себе номер в зарубежном отеле.

Миясэ посыпал приправой отваренный соевый творог.

Напротив него за закопченной стойкой парень лет двадцати пяти — двадцати шести с выкрашенными в рыжий цвет волосами молча посыпал солью куриные шашлычки. Иногда на горячие угли капал то ли жир, то ли соус, и он ловко отстранял свое лицо от поднимавшегося синеватого дымка.

— Зачем ты меня снова пригласил?

Савамура вытер лицо горячей салфеткой и уставился, моргая глазами на Миясэ.

— Я же еще раньше собирался пригласить вас в одну закусочную, что в Мегуро, где угощают отменным сакэ, помните? Но сегодня там не было свободных мест… Впрочем, и здесь неплохо, народу мало…

Савамура, не снимая темных очков, улыбается парню за стойкой. Тот отвечает кивком головы и перевертывает шампуры, снова ловко отстранив лицо от дыма.

Рядом с Савамурой, показывая пальчиком на свой нос, беспечно смеется молоденькая девушка лет двадцати, или, пожалуй, поменьше. Он представил ее как свою секретаршу — вводит, мол, в компьютер адреса клиентов, но, похоже, у них более тесные отношения. У нее сложная роль: выйти из установленных рамок в присутствии начальника не позволяет этикет, да и сидеть с кислой миной как-то неестественно. На ее зубах виден желтоватый налет.

— Просто иногда хочется выпить…

Миясэ поставил рюмку на стойку и выпрямил спину. Савамура подносит трясущейся рукой рюмку ко рту и выпивает одним махом. Лицо его на миг становится серьезным. Он выглядит гораздо старше, чем в типографии, обыкновенный мужчина за пятьдесят.

— Хотелось выпить, говоришь?.. А ты, Миясэ, все-таки не из тех, кто готов просто так выпить с человеком, с которым лишь изредка встречаешься в корректорской типографии.

После разговора с отцом Тамаки беспокойство объяло Миясэ, и он вышел из дома на улицу. От еще сохранившихся в районе Коганеи полей шел запах черной земли, он глубоко вдохнул несколько раз. Белый пар, причудливо извиваясь, исчез в свете ртутного фонаря, вдалеке показался огонек велосипедной фары…

— А может, это конец… — пробормотал он.

— Пока хмель в голову не ударил, определимся с зарплатой. Пятьсот двадцать — пятьсот тридцать тысяч. И сразу в бой — нужна твоя молодая настырность.

При этих словах начальника девушка снова прыснула и прикрыла рот ладошкой. Что же здесь смешного? Настырность в газете «Свастика» касается не редактирования и не сбора материала — об этом раньше говорил Савамура. Неужели он имеет в виду мое, как он сказал, «мертвое» лицо, подумал Миясэ и осушил свою рюмку.

— Дело в том, что один наш пожилой сотрудник… — Савамура бросает взгляд на девушку, в нем выражается вся близость их отношений, — по имени Ёнэкура, очень хороший работник, сказать по-честному, очень болен, у него рак печени… После его кончины думаю написать большую статью на первой полосе… Ну, об этом после… Он-то мог делать дела.

Савамура опрокинул свою рюмку и подлил сакэ из маленькой бутылочки Миясэ. Сейчас он совсем не был похож на того мрачного Савамуру, который вечно поджидал покойников за своим столом, и Миясэ даже показалось, что он пьет с совсем незнакомым мужчиной.

— Каждый день нужно обходить больницы и ритуальные агентства. Смерть человека обязательно оставляет свой след у каждого, особенно у того, кто был близок ему, грусть, печаль имеют обыкновение накапливаться. Эти чувства постоянно нарастают. Поэтому нам не подходят люди, которые серьезно относятся к человеческой жизни.

Миясэ иронично усмехается — получается, что для такой работы больше подходят люди с несерьезным отношением к жизни, такие, как я…

Наверное, и о своем возвращении домой Тамаки объявила потому, что была сыта по горло его несерьезностью и хотела, чтобы он наконец заметил ее недовольство. Передернув плечами, Миясэ хохотнул несколько раз. После чего ощутил на себе пристальный взгляд Савамуры поверх очков, но игнорируя его, опрокинул рюмку.

— Миясэ… тебя, кажется, что-то раздражает? Ты хорошо владеешь своими эмоциями это здорово, это твое достоинство, прямо-таки не лицо, а посмертная маска.

Сидящая рядом с Савамурой девушка, прикрыв ладошкой рот, опять рассмеялась. Она так и сидит в своем вышедшем из моды пальто. Нижнюю часть лица девушки скрывает заслонившие ее рот пальцы без маникюра, она смеется до слез. Потом что-то шепчет на ухо Савамуре. «Говорит, у тебя большие руки», — поясняет тот.

Миясэ облокачивается на низкую спинку стула и переводит взгляд на рыжего парня за стойкой. Тот ритмично трясет баночкой с солью над шампурами, в свете люминесцентной лампы блестят белые струйки. Вытянув руку вверх, он в молчании ставит соль на место, наклоняется и, щуря глаза, переворачивает шампуры.

«Такой вот парнишка гораздо больше подойдет Тамаки, нежели какой-то там журналист из отраслевой газеты», — глядя сбоку на лицо молодого человека, думает Миясэ.

— Что-нибудь случилось? Может, неприятности на работе?

— …А у вас все нормально?

— У нас — все хорошо!

Девушка пропускает рюмку, видно, как она глотает, как шевелится ее белая длинная шея. Сбоку на шее видно красноватое пятнышко. «Совсем как у Тамаки после моего поцелуя», — подумал Миясэ. Вдруг к горлу подступает твердый комок, и он поспешно выпивает сакэ. Безумная жажда тела любимой.

— Люблю молчаливых людей… — говорит Савамура, и в получасовом молчании трое пьют сакэ. — …Однако, — с трудом выговаривает его заплетающийся язык. Миясэ смотрит на Савамуру отсутствующим взглядом, рука девушки тянется к локтю спутника. — Миясэ!.. Помнишь наш разговор в типографии?.. Ты еще сказал: «Опять деньги…» Ты имел в виду меня, так ведь? «Опять деньги», что значит твое «опять»? На что намекаешь?

Глядя на Савамуру, Миясэ замечает болезненно искривленное лицо парня за стойкой. Он укоризненно качает головой. Наверное, знает, что сейчас Савамура начнет пьяный дебош. Стрелки над крашеной головой парня показывают начало первого. Миясэ представляет спящую Тамаки и скомканное одеяло рядом.

— Что молчишь?! Я спрашиваю, ты понимаешь, что такое деньги? A-а?! Зарабатывать деньги, тратить деньги! Вот в чем смысл жизни, понятно тебе или нет?!

И Савамура с воплем вцепился в волосы Миясэ. Отчаянно кричит девушка, парень выбегает из-за стойки и пытается остановить разбушевавшегося Савамуру. Стараясь высвободиться, Миясэ рукой задевает очки Савамуры, они повисают у него на носу, но тот продолжает буянить.

— Что значит, вы меня переоцениваете?! Зачем, по-твоему, мы здесь собрались? Только чтобы выпить? Ты что, издеваешься, придурок?!

К своему удивлению, Миясэ совсем не разозлился, взгляд его лишь фиксировал упавшую бутылочку, кружочки сакэ на дне захватанных рюмок, сигаретную пачку и перевернутую тарелку с вареным соевым творогом.

А может, Тамаки откуда-то наблюдает за ним? Может быть, она подглядывает за мужчиной, без сопротивления позволяющего таскать себя за волосы, которого так возбудила та девушка с дог-шоу, случайно сфотографированная им, который представляет любимую девушку в объятиях другого мужчины в Кобе и, наконец, мастурбирует в туалете?

Той ночью Миясэ не успел на последнюю электричку и поехал на такси в Готанду.

Намокший окурок в раковине совсем развалился и обнажил свои отвратительные внутренности. Рядом — щетка с засохшим моющим средством…

Он закуривает и поворачивается к окну — в темноте ночи стоит длинный мужчина с красной точкой во рту. Он медленно убирает волосы назад, после дебоша, устроенного Савамурой, болит кожа на голове, между пальцами застряли волосинки.

Опять… деньги?! — передразнивает Миясэ пьяный бред Савамуры и чувствует, как его накрывает волна неприязни к этому человеку. Руки Миясэ слегка замерзли, но благодаря теплой машине и сакэ он не продрог до костей.

Слышится какой-то шорох, и его рука с сигаретой повисает в воздухе. Миясэ внимательно прислушивается. Тамаки? Может быть, это льется вода в мойке у соседей, нет, не похоже.

— Тамаки?

Хмель еще не выветрился из его головы, и Миясэ серьезным тоном произнес это слово вслух. Может быть, ей нужно было услышать такой голос. «Определенно что-то шевелится», — подумал Миясэ, напрягая слух.

В погоне за призрачным звуком он тихо открывает дверь на балкон. Что-то белеет в мерцании ртутных фонарей. Холодный ночной воздух пронзает легкие.

В углу балкона ветер шуршит белым пакетом с пустыми банками из-под чая и сока. Вспомнив серьезное лицо завязывавшей этот пакет Тамаки, Миясэ невольно присел и потрогал своими руками твердый узел.

Он был завязан с несвойственной женщине силой. Миясэ всегда удивляла крепость объятий Тамаки, когда она в экстазе вонзала свои ногти в его спину.

— Тамаки…

Шатающейся походкой он вернулся к мойке и затушил сигарету. Затем оба окурка выбросил в белый пакет на балконе. Подавив готовый вырваться из груди крик, он закрыл балконную дверь и выбежал в туалет.

В зеркале Миясэ видит отражение худощавого мужчины с дрожащим подбородком. Вопль бессилия замирает на полпути, сменившись жалкими всхлипываниями… Помимо его воли они все учащаются, живот сводит судорога, и вот лицо мужчины в зеркале искривляется в рыданиях.

Кровь ударяет в виски, слезы брызжут из глаз, прорвав плотину терпения. Миясэ безудержно плачет, опершись локтями о края раковины.

Перед его глазами пробегают обрывки воспоминаний о совместной жизни с Тамаки, и за ними встает пелена обыденности.

Сквозь белую пелену обыденности до его встречи с Тамаки и после разлуки с ней неясно проступают контуры железнодорожных путей, покосившиеся крыши зданий, летние короткие и жирные тени… Он тщетно пытается воскресить былое, и вот в груди его разливается сладостное чувство, вызванное желанием вернуться в прошлое.

— Может быть, я уже умер?..

Миясэ достал из встроенного шкафа полученные из химчистки вещи Тамаки и завернулся в них. В раздумье, жив он или нет, Миясэ погружается в сон.

На следующее утро он заглянул к себе в Мусаси-Коганеи, чтобы прослушать автоответчик. Только из-за этого делать крюк по дороге на работу — само по себе странно, но он не мог упустить возможность услышать ее голос.

— Миясэ-сан, вы что-то рано сегодня, — войдя в офис, говорит Найто неожиданно бодрым голосом и бросает на железный стол свою сумку. Затем проходит к мойке и ставит чайник. Наверное, он еще не вышел из своего привычного образа вне стен фирмы. Обыкновенно Миясэ появляется к одиннадцати, и Найто еще не успел погрузиться в унылую атмосферу редакции.

— А ты всегда так рано?

На автоответчике в Мусаси-Коганеи не было ни одного сообщения. Миясэ принял душ. Оттого, что он поплакал немного на квартире в Готанде — что было несвойственно его характеру, — на душе стало чуть легче. Покинув мир его фантазий, Тамаки представлялась ему теперь просто женщиной, существующей где-то отдельно.

— Вы определились с местом свадьбы? — осведомляется вернувшийся к своему столу Найто, доставая бумаги из сумки. Его свежее лицо сияет молодостью, аккуратно завязанный с единственной морщинкой галстук наводит тоску на Миясэ.

— Найто, откуда тебе известно про мою свадьбу?

— Как же, мне об этом сказал Мурой.

Найто садится на свой видавший виды стул и сортирует гранки. Вспоминая то время, когда он также приходил в девяти и занимался подобной работой, Миясэ закуривает.

Недосыпание и похмелье от вчерашней пьянки вызывают головокружение. Миясэ сжимает голову руками, опершись локтями в стол. Чем больше он думает, тем более странной ему кажется вчерашняя резкая перемена в поведении Савамуры. И эта тихая девушка с желтым налетом на зубах…

Конечно же, думая о Тамаки, вспоминая соблазнительные предложения о переходе на новую работу, Миясэ был не против разговора с Савамурой. Но самое главное, сам он никогда не просил его о работе. Может быть, Савамуре это и было особенно неприятно.

«Возможно, моя вина в том, что я бессознательно пытался получить преимущество перед ним. Ведь в конечном счете я для него мертвый человек!» — успокаивал себя Миясэ.

— Еще не решили.

— Как же так? Ведь осталось-то всего два месяца… Меня тоже пригласите, пожалуйста…

Миясэ облокачивается на спинку стула, неуклюже косится на пытающегося завести с ним светский разговор Найто и, решив подтрунить над ним, говорит:

— Милый Найто, моя-то невеста… сбежала!

— Что?!

Найто замирает с гранками в руке и смотрит широко раскрытыми глазами на Миясэ. Тот бросает ему нарочито серьезный ответный взгляд, но, повернувшись к окну, возвращает лицу обычное выражение.

— Сбежала… Вот так-то…

Сведя руки за головой, Миясэ смотрит на окна жилого дома напротив через улицу — некоторые заклеены тонированной пленкой или загорожены дешевыми декоративными растениями, чтобы не было видно, что происходит внутри квартиры, на стекле других — номера телефонов различных фирм.

Если она сейчас действительно у родителей в Кобе, то, конечно, ничего не увидит, а вдруг она в этом доме — может, узнает меня?

Убрав руки с затылка, Миясэ поднял правую руку и принялся по очереди показывать пальцем на окна многоквартирного дома. Начав с самого верхнего окна справа, он со все большей силой водит пальцем сначала по окнам, а потом направляет его на телеграфные столбы, на линию электропередачи, на магазин канцелярских товаров на углу улицы, на еще темноватые окна кафе напротив. Где же ты, моя беглянка? Пепел от сигареты медленно падает ему прямо на брюки…

Тепло, но если так и держать руку на железной плите, то кажется, что ржавчина начнет разъедать кожу.

Оранжевая короста ржавчины налипает на потную ладонь. С далекого горизонта канала доносится запах гнили. Миясэ раздумывает о трещинках на руке, которой он облокотился на накренившуюся железную палубу.

— Ржавчина… Ржав, Чина… Ржавчина, однако.

В ритме своего бессвязного бормотания ему слышится некая отсрочка. Может быть, его еще не совсем разъела любовь к Тамаки?

Маслянистая вода канала плещется о борт судна, Миясэ щурит глаза. Вода хлюпает, как под перевернутым стаканом, напоминая ему шум работающего вхолостую старого насоса из далекого детства.

Эти звуки массируют тяжелую от бессонной ночи голову, нагоняя дремоту — верный знак смирения с исчезновением любимой.

— Да что я притворяюсь, — вырывается из груди Миясэ, и он снова погружается в меланхолию.

Мысли о Тамаки ни на секунду не оставляют Миясэ: он то и дело звонит ей домой в Футако-Тамагава, представляет в объятиях незнакомца из Кобе или же нюхает забытый ею носовой платок. Он представлял себя сидящим, обняв колени, в черной тени сошедшей с орбиты планеты.

— Чему быть… тому не миновать… — бубнит низкий голос в его утробе. От этого ему вдруг становится смешно, но затем он вновь превращается в тяжелый свинец.

— А… точно ли так?..

Миллионы солнц отражаются в зыбкой водной глади.

— Может быть, еще ничего не решено?

Ну прямо как капризный ребенок, подшучивает над собой Миясэ. Не мог же меня предать целый мир?.. Волна раздумий уносит его все дальше от действительности, он превращается в великана и с высоты своего огромного роста кричит:

— Тамаки, хочу твоей смерти!

Его вопль тонет в мерцании волн. Лицо Миясэ приобретает зловещий вид: брови сдвинуты, зубы оскалены. Он идет по невидимому лабиринту дорог к непредсказуемому сердцу женщины. Вот он достиг его и вгрызается внутрь.

— Чтоб ты сдохла… курва!

— Так вот где ты!

От неожиданного окрика Миясэ весь задрожал. Он попытался собраться, скрыть свое волнение, но не успел, все лицо налилось кровью. Из горла вырвались ругательства, но, оглянувшись назад, увидел Савамуру, который поднимался на борт покосившегося судна. Нарочитым кашлем Миясэ оборвал свою бранную эскападу.

— Извините… — бормочет Миясэ себе под нос, пытаясь угадать, слышал ли Савамура его крик.

Тот снимает очки и кладет их в карман, щурит глаза от солнечного света, отраженного водой канала, теребит кончик носа.

— Ну и ну, — говорит он, явно ощущая неловкость своего положения.

Наверное, слышал.

— Миясэ… Миясэ-сан… Мне, право, стыдно за вчерашнее.

Накренившаяся палуба не лучшее место для принесения извинений, однако Савамура сгибает колени и наклоняет голову.

— Ну что вы, Савамура-сан, к чему эти извинения? Я сам наговорил лишнее, да еще человеку старше меня… — сказал Миясэ, глядя снизу на стоящего с опущенными глазами Савамуру. Но в ушах все еще звенел собственный голос: «Чтоб ты сдохла… курва», — слова, сказанные то ли в шутку, то ли всерьез.

— Прости, пожалуйста. Я уж не знал, как посмотрю тебе в глаза…

«А, это он извиняется за то, что отодрал меня за волосы в якитории, где работает тот крашеный паренек», — равнодушно подумал Миясэ. В этом смысле вчерашний инцидент не заботил его. Его удивила меланхолия, в которую впал этот пятидесятилетний мужчина, обычно в молчании поджидающий покойников. А теперь он был вынужден извиняться перед человеком на двадцать лет моложе себя за то, что разозлился на инфантильность последнего. Как ни странно, реакция Савамуры вызвала у него облегчение.

— Я несколько раз пытался позвонить в вашу редакцию, но так и не смог — не нашелся, что сказать, да и неудобно как-то. Сегодня четверг, с самого утра хотел поговорить с вами, но должен был поехать на похороны в Аояма…

Миясэ кивал головой Савамуре, который, продолжая извиняться, доставал солнечные очки из кармана пиджака, однако думал он о Тамаки. В последнее время все его мысли сводились к ней, это уже стало опасной привычкой. Между тем присутствие стоящего рядом Савамуры стало раздражать его, и Миясэ уже молился о том, чтобы тот побыстрее вернулся в типографию.

Савамура, кряхтя, садится рядом, Миясэ с неудовольствием отодвигается и убирает свою руку с металлической плиты палубы.

— Меня даже секретарша отругала. Помните, та девушка, что была рядом со мной. Она хоть и молчаливая, но строгая.

Ладонь вся в мелкой ржавой крошке, Миясэ отряхивает ее о свои шерстяные брюки и снова смотрит на нее. Ему вспоминаются влажные касания ладони Тамаки, он даже слышит запах ее духов.

— Она у меня подрабатывает, наш бизнес называет шакальим. Конечно, каждый может употребить такое сравнение касательно моей работы, однако для девушки на полставки это уж слишком, не так ли?

Какой ветерок ласкает ставшую родной за время их долгих встреч кожу Тамаки? Только при мысли об этом на Миясэ накатывает холодная волна тоски. Может, она действительно вернулась к родителям в Кобе, еще раз подумать как следует о браке со мной, успокоиться, что ли. Но вряд ли к этому сводится ее цель — существует множество других вариантов. Вот эта множественность версий и не давала покоя Миясэ.

— Правда, бывают и молодые девушки, которые понимают все как надо.

Может быть, она сейчас с кем-нибудь из приятелей по школе. Или на квартире, которую снимала с подругой, работая в представительстве туристической фирмы. Или же встречает первый в своей жизни настоящий снег на горячем источнике в Ниигате, а то и в горном захолустье в Ямагате. Лежит в больнице где-нибудь около Нагои, попав туда после аварии по дороге домой в Кобе.

— Однако больше всего меня раздражают девушки, которые считают, что раз молодые, так им все можно…

Миясэ посмотрел на скоростную дорогу за каналом, на виднеющийся вдалеке комбинат, затем глянул на часы.

— Извините, Савамура-сан, мне нужно сейчас пойти на третий этаж, на верстку… — пробормотал он, вставая на ноги, и стряхнул со штанов прилипшую к ним ржавчину. От недосыпа все плыло перед глазами.

— Извини. Тогда я был совсем не прав… И все же, Миясэ… Прошу тебя еще раз серьезно подумать над моим предложением.

— …Каким предложением?

В ответ на эти слова он смотрит на Миясэ поверх своих очков. В глазах Савамуры написано удивление, затем он улыбается.

— Перейти к нам на работу… Создадим все условия…

— А, — кивая головой, говорит Миясэ и переводит взгляд на выстроившиеся вдоль канала склады транспортных компаний. Они похожи на безликие коробки с рядами бойниц вместо окон, от них веет тоской и холодом.

— …В любом случае, учтем все твои пожелания…

Савамура сидит на железной палубе, обняв свои колени, и смотрит на Миясэ снизу вверх. Затем он переводит взгляд вдаль, на воду канала.

Пытаясь побыстрее избавиться от неприятного впечатления, которое всегда производит Савамура, Миясэ даже не зажигает приготовленную сигарету. Он только подносит ее к губам и опускает глаза.

— На какой полосе лучше разместить фотоматериал о «Здоровом завтраке»?

— Лучше… на седьмой полосе Нисикавы. Серия статей… Над столбиком объявлений в левом нижнем углу.

— Седьмая полоса… это же корма для животных. Чтоб поправиться? Вот и диетическое питание.

Вокруг репортажа о дог-шоу заполняются белые места, здесь и заметка о комбинируемой вакцине, и информация о болезнях домашних животных, есть и статья о прокате животных с фотографией сонного кота «Я — самый главный» и расценки на прокат…

Очеловечивание животных приводит к постоянному ощущению в атмосфере какого-то запаха псины. Хочется бросить такую работу — это первая ступень. Далее начинают дурно пахнуть и занимающиеся с животными люди, а при упоминании кличек просто тошнит. Это вторая стадия. И, наконец, возникают сомнения относительно самой сферы совместного существования домашних животных и их хозяев. Люди, работающие в этой отрасли, уже не в состоянии определить свое место в ней…

Задача профессионала в этом бизнесе абстрагироваться от постоянной смены этих стадий. Вспомнив, как подобным образом Нисикава поучал нового сотрудника Найто, Миясэ щелкнул языком с досады.

Какая ерунда! Тошнота накатывает на Миясэ от осознания полного идиотизма его работы.

— Амацухико-но-ниниги-но-микото… имя этого божества пишется вот такими иероглифами! — На заднем наборном столе молодая журналистка из религиозной газеты «Оясиро» советует сотруднику типографии набирать подстрочный текст шрифтом агат. Миясэ поворачивает голову и видит усталое лицо Эндо из газеты, рекламирующей торговые автоматы. Перестав копаться на полках с отложенными материалами, тот тоже с интересом наблюдает за девушкой.

Миясэ не может понять то усердие, с каким эта недавняя выпускница университета относится к работе. Каждую неделю она приходит в типографию в одном и том же скромном свитере с воротничком под горло и вкладывает всю свою страсть в рассказы о таких синтоистских обрядах и обычаях, как ноябрьский праздник Нового урожая или Праздник урожая риса в храме божества Инари. Почему молоденькая журналистка одевается так старомодно? Чем объясняется ее рвение на работе? — спрашивает себя Миясэ. Наверное, не только религиозными соображениями, но и, главное, ее покорным характером, духом служения компании. В этом отношении предпочтительнее выглядит бывший студент Найто, у которого два совершенно разных лица — одно в личной жизни и другое — в их редакции.

— Ну как вы тут?

Это подошел фотонаборщик Сасада. Нижняя пуговица его спецовки расстегнута, виден его кругленький животик, облаченный в белую майку.

— Ваш-то Кавабэ опять запаздывает с рекламой. Вот сейчас маемся без дела, выслал бы он нам тексты по факсу, мы бы бах-бах — и готово! Ну что, я не прав, Миясэ-сан? Все так говорят, не я один.

Опять он, наверное, наелся кимчи — чесноком так и прет за версту.

— Ну как, вы там поговорили со своей… насчет подружки? Давайте как-нибудь соберемся вчетвером. Только не здесь… у канала… Можно в хорошем корейском ресторане, например, в Синдзюку. Выпьем, пожарим мясо, поедим кимчи, наберемся сил и бах-бах!

Задорный огонек прячется в уголках его глаз. Как следует поработать, устать за день, а вечером сытно поесть. Такой работяга, мастер на все руки — настоящий клад для бабы, особенно если возьмет ее в жены… Куда нам, белым воротничкам!

— Я вот полненьких люблю…

— Чтобы дула на лапшу и потела?

— Точно, — от возбуждения у Сасады даже брызнула слюна.

Как раз такие вот здоровяки с нормальным — в разных смыслах — обменом веществ, может быть, и нужны женщинам. На самом деле, мужчине не понять женской сути…

— Ну, так вы передайте этому Кавабэ, пожалуйста!

Раздумья о семейных отношениях вновь напомнили Миясэ о Тамаки. Где она сейчас? Может быть, сидит одна в пустой комнате, а может, сладко спит в объятиях незнакомца?

От этих мыслей дыхание Миясэ учащается, наконец он замечает, что вся шея его покрылась липким потом. Она все время рядом, с уверенностью думает он и вытирает носовым платком шею и лоб. Она постоянно наблюдает за мной…

— Что с тобой?

Услышав голос за своей спиной, Миясэ инстинктивно оборачивается. Даже голову опустил ниже, под таким углом, чтобы на одном уровне разговаривать с Тамаки, ошеломленно замечает он.

— А рекламы-то до сих пор нет! — возвращенный к действительности Миясэ видит перед собой свободное место для рекламы. Чуть позже до него доносится отдающее дзинтаном дыхание Савамуры.

— Да я так просто… — С этими словами Савамура берет сигарету в рот и предлагает закурить Миясэ.

Вид только что раскрытой пачки, полной сигарет, вызывает у Миясэ отвращение. Недаром же подрабатывающий корректором студент Ёнэкура говорил, что Савамура расположен к мальчикам. Может быть, неизлечимая болезнь старого сотрудника — лишь предлог для этого педика, чтобы заманить меня в свою похоронную газету? Миясэ отстраняет рукой предложенную сигарету.

— Какая все-таки большая рука!

Савамура подносит огонек зажигалки к трясущемуся кончику своей сигареты и, закурив, резко выдыхает облако дыма. Он часто мигает, убирает пачку в карман пиджака, подходит вплотную к рослому Миясэ и шепчет на уровне груди:

— Кому это тогда ты кричал: «Сдохни!»?

Звонить в город лучше с телефона в зале на третьем этаже, чем с четвертого, из корректорской. Сегодня все, кроме Ёнэкуры, вышли на обед, только Миясэ нельзя было надолго отлучаться: должны были звонить по работе. Конечно, он мог бы набрать номер квартиры Тамаки с улицы, во время обеденного перерыва, но понимал, что это было бы бесполезно, он услышал бы лишь длинные гудки на другом конце провода. Откуда ни звони — из типографии или с улицы, Тамаки не отзовется. Безответные звонки словно приклеились к его ушам, и он давал себе клятву больше не звонить ей. Тем не менее каждый раз, когда он брал в руки трубку, его опутывала тонкая паутина надежды.

«Тамаки нет и в Кобе и нигде больше, она где-то совсем рядом и наблюдает за мной», — думая так, Миясэ тут же осознавал, что это плод нездоровой фантазии. Но, даже соглашаясь с этим, он не мог отделаться от ощущения, что такая близость — наиболее вероятный из многочисленных возможностей вариант. Образы мужчин как-то сразу исчезли, ему представлялись теперь одни женщины, которые то и дело, как бы случайно, появлялись из-за его спины.

Через четыре-пять дней прежняя Тамаки, у которой он бывал в ее квартире на Футако-Тамагава, превратилась в ту женщину с агатовым педикюром. Почему-то каждый раз, держа в руках телефонную трубку, в которой раздавались длинные гудки, Миясэ представлял любимую с другой прической, губы ее были накрашены помадой другого цвета…

Сдохни, тварь!..

Люблю тебя, Тамаки!..

Сколько же потребуется времени, чтобы Тамаки полностью освободила меня от своих тенет… После десятого гудка он бросает трубку. Миясэ откидывается на спинку шаткого стула, закуривает и звонит к себе домой, чтобы проверить автоответчик.

— Есть одно сообщение, — говорит искусственный женский голос. «Наверное, Фуруя, требует, чтобы я сообщил ему порядок выступающих на свадьбе», — равнодушно думает Миясэ.

— Это Тамаки, — как бомба разрывается в тишине. Миясэ от неожиданности подпрыгивает на стуле.

— Это Тамаки… Как твои дела? Ты звонил мне, но, к сожалению, меня не было дома…

На третьем этаже довольно шумно — работает принтер фотонабора, и Миясэ сильнее прижимает трубку к своему уху. Его сознание с трудом воспринимает лишенный выразительности голос Тамаки.

— Я сейчас у родителей в Кобе…

Так она все-таки в Кобе?..

— Пока…

На этом запись кончается, кровь приливает к голове. Она у родителей в Кобе. И оттуда звонила ему на квартиру в Мусаси-Коганей.

Вмиг рухнула стена недоверия, подозрения улетучились как дым. Продолжая стискивать трубку в руке, Миясэ закрывает глаза. Тамаки звонила. Все казавшиеся совсем ненужными свадебные хлопоты: заказ помещения, рассылка приглашений, просьбы прислать поздравления, вечеринка после свадьбы — вдруг предстали перед ним совсем в другом свете. Что это — поражение? Пусть будет поражение…

Она спрашивает, как у меня дела?.. Мысли путаются в голове у Миясэ. Он вдруг вспоминает, что в заднем кармане его штанов вместе с проездным лежит бумажка с телефоном ее родителей.

— А, небось звонишь своей? Угадал? Миясэ-сан, скажи ей, чтоб приводила подругу, — доев свое бэнто, лукаво говорит Сасада. Миясэ ждет, пока он не пройдет мимо.

Он набирает ее телефон в Кобе. На длинные гудки накладывается биение сердца. Проходит вечность, прежде чем раздается удивленный голос.

— Тамаки, наконец-то! — непроизвольно вырывается у Миясэ.

Ему вспомнился черный мягкий свитер, который она часто надевала на голое тело, он даже ощутил, что его рука проникла под свитер и скользит по ее гладкой коже.

На другом конце провода короткое молчание.

— А, — наконец слышится в ответ ее бесцветный голос.

Нет чтобы бодро сказать: «Коити, привет!» Казалось вселенная раскололась вдребезги. Кровь закипает в жилах у Миясэ, от возбуждения начинает дергаться правое веко.

— В чем дело? — кричит он, не в силах больше сдерживаться, — В чем дело, я спрашиваю?!

— А?.. Я же тебе говорила, что поеду к родителям.

— Зачем тебя туда понесло?!

— Так просто… А что нельзя?

Миясэ сжимает трубку так, что слышится скрип пластика. Он чувствует на себе пристальный взгляд старого наборщика с сигаретой во рту. Повернувшись спиной, он кладет локти на стол рядом с телефоном.

— Что значит «так просто», а ты обо мне подумала? Ты с кем разговариваешь, а-а?!

Миясэ понимал, что ему нечего сказать. Хотелось только, чтобы девушка сменила тон разговора, ну хотя бы приласкалась к нему. Осознание своей мягкотелости и то, что Тамаки не нравится эта сторона его характера, выводило его из себя.

— Мне нужно было кое о чем подумать.

Слышится пронзительный звонок с обеда, но Миясэ продолжает разговаривать, обняв телефон своими большими руками. Мимо проходят возвращающиеся на свои места сотрудники, он чувствует на себе их пристальные взгляды.

— Так что же ты мне ничего по-человечески не объяснила, просто взяла и уехала?

— А что, мне тебе обо всем докладывать, что ли? Может, и о том, что я думаю по поводу твоей дрочки в туалете? Что это такое, в конце концов?

Дрочки?.. Впервые услышав от нее это слово, Миясэ понял, что Тамаки на самом деле изменилась. Тамаки с агатовым педикюром уже забавляется с другим мужчиной.

— Тамаки, выбирай слова!

Он видит, как на загорелой спине мужчины переплелись ее белые ноги. Кончики пальцев, выкрашенные в агат, как бы смеются над Миясэ.

— Что ты делала?!

В Кобе она повстречалась со своим школьным другом. Вглядываясь друг другу в глаза, они болтают о чем угодно, кроме бытовых проблем, вспоминают интимные подробности и весело смеются. В их влажном дыхании пары алкоголя. Какое-то редкое, совершенно незнакомое ему красное вино.

— Тебя же не было у родителей?!

Она лежит на постели с задранными вверх ногами, красиво изгибается линия спины. Поблескивая в тусклом свете, в ее лоно входит и выходит черный пенис совсем незнакомого мужчины. Почему же он так напряжен? Почему же черные волосы обоих там так намокли? В унисон движений его спины пляшут ее полные груди, ее руки ищут шею мужчины и взвиваются вверх, чтобы обнять ее.

— А зачем… зачем ты звонил моим родителям?

Подаренное им обручальное колечко на ее вытянутом безымянном пальце, кажется, вбирает в себя весь комнатный свет. Оно еще больше разжигает желание мужчины. Мужчина целует накрашенные пальцы ее ног. «Какой приятный запах! Зайка, возвращайся опять в Кобе… Я кончаю, кончаю…» Ее губы полуоткрыты, на белой шее пульсирует жилка. В агонии он неистово двигает бедрами, груди Тамаки вот-вот оторвутся, в беспамятстве она хрипло зовет его по имени. Резко выйдя из нее, мужчина кончает на грудь и живот девушки.

— Ты зачем звонил моим родителям?!

— По поводу ангорки.

— …?

— По поводу ангорки!

В голове Миясэ почему-то высветилось это слово. Та кошка, которую он обещал подарить Тамаки после переезда на их новую квартиру в Готанде.

— Я договорился насчет ангорки, вот и хотел побыстрее сообщить! — Полное вранье — до сих пор он еще ни разу не вспомнил о своем обещании. — А где ты-то была? Сказала, что поедешь к родителям, а сама где-то шлялась?!

В порыве гнева Миясэ не сразу заметил, что его кто-то теребит за плечо. Наконец, обернувшись, он встречается глазами с Нисикавой, небрежно указывающим на верстальный стол. Миясэ отвечает за четвертую полосу, окончания его работы дожидается Такада.

— Этого… я не могу сказать…

Услышав в трубке ответ Тамаки, Миясэ делает недовольную гримасу и машет рукой Такаде, чтобы тот немного подождал.

— …Не хочу говорить и не буду…

— Ты что, издеваешься?!

В сердцах повысив голос, Миясэ бросает трубку. Он понимает, что все лица сотрудников типографии и репортеров обращены на него. Некоторые открыто смотрят, а некоторые косятся. Его возбуждение пошатнуло обычный ритм типографии. Он лихорадочно трясся, будто у него кипели внутренности.

Тамаки… я тебя… убью!

Миясэ показалось, что у него закостенело лицо. Он даже потрогал языком щеку с внутренней стороны.

Что же значит ее «не хочу говорить и не буду»?

Он медленно встает со стула и откашливается несколько раз. Все вокруг плывет у него перед глазами. Не понятно, что близко, а что далеко.

— Миясэ, что ты себе позволяешь?!

В углу его поля зрения появляется нахмуренный Нисикава, он переводит на него взгляд.

— Что ты на меня уставился такими глазами? Мне без разницы, кто там, твоя девушка или невеста! Ты не имеешь права скандалить на работе, понятно?!

Да, здесь Нисикава прав. Миясэ кивает ему. Визгливый голос Нисикавы слышен на весь этаж. Медленно подняв руку, Миясэ легонько толкает его в грудь.

— Ты чего, Миясэ?! Ты чего? Убери руки! — пытаясь отстранить его руку, кричит Нисикава, но Миясэ, закрыв глаза, лишь мотает головой. «Прошу тебя, замолчи, — говорит весь его вид. — Понимаю, не прав, но подожди хоть минуту».

Пятидневное исчезновение Тамаки заволокло туманом сознание Миясэ.

— …Извините.

Сознание рисует Миясэ картины неизвестной ему жизни Тамаки. По сути, она совсем чужой для него человек. И его пятидневный кошмар совсем не касается Тамаки.

— Ах, извините? Ты всегда так! А на самом деле и не думаешь извиняться, что, не так?

— Да нет…

— Не думаешь ведь?

— …И не подумаю!

Миясэ и сам не понимал, как эти слова сорвались у него с языка, но в следующий момент он уже видит искаженное лицо Нисикавы, падающего на верстальный стол. Только потом Миясэ понял, что ударил своего начальника.

— Прекратите!

Это кричит ветеран типографии Хорикоси, глядя на разломанный стул. Нисикава сидит на полу, вцепившись рукой в основание стола. Он похож на какого-то жука.

— Ну-ка прекратите! — вклинивается Сасада.

— Ты что?! — кричит Нисикава и тянется другой рукой к корзине с использованными фотопленками. Заметив это, Миясэ отталкивает Сасаду, поднимает за грудки Нисикаву и бьет его по левой щеке.

— Прекратите!

— Идите разбираться на улицу, «Компани»!..

Вдруг раздается резкий стук — это мужчина с бритой головой из религиозной газеты стучит своим посохом по столу для высокой печати. Взгляды всех устремляются в его сторону, а он, убедившись в эффекте своего поступка, молча ставит трость на прежнее место и возвращается к прерванной работе.

Вмешательство коллеги из другой газеты отрезвляет Миясэ. Он ослабил хватку, а Нисикава вырывается из рук Миясэ и, поправляя одежду, нервно поводит плечами. У него красное лицо, из левой ноздри идет кровь.

— …Извините!

Щелкнув языком от досады, разозлившийся Нисикава толкает Миясэ в грудь.

— …Извините, — согнувшись в половину своего высокого роста и низко опустив голову, Миясэ извиняется перед всеми свидетелями этой сцены.

Люди возвращаются к своим рабочим местам. Глядя им вслед, Миясэ еще несколько раз кланяется. Кругом виноват… С каждым поклоном ему все больше хочется превратиться в бессловесную глыбу.

Перед его глазами дешевый линолеум с незамысловатым узором. То здесь, то там видны следы от сигарет, блестят полоски, оставленные чьей-то обувью. Не поднимая глаз, Миясэ чувствует, что работа типографии возвращается в привычное русло. Кровь приливает к голове, но Миясэ ничего не замечает. Ему кажется, что под линолеумом в бетонном полу прямо под ногами есть дыра, где с ужасной скоростью вращаются лопасти огромного миксера. Любой человек может попасть туда. И он заглянул в эту дыру…

А может быть, ничего особенного и не случилось?

Расставание с Тамаки, уход из редакции, биржа труда, выброшен на улицу…

Наконец Миясэ поднимает голову, окружающее видится как в тумане, еле-еле он поднимается по лестнице на четвертый этаж в корректорскую. В углу у стены сидит Савамура, скрестив руки на груди. Он, наверное, все видел от начала и до конца. Миясэ молча проходит мимо него, не поднимая глаз, и слышит себе в спину:

— Миясэ… Ты уволен. Иди ко мне…

Перед глазами Миясэ улыбается лицо Тамаки.

Приехав после работы на их квартиру в Готанде, Миясэ повесил на лампу дневного света купленный по дороге абажур. Он был обтянут материей цвета слоновой кости и не очень пришелся по душе Миясэ, ему больше нравились металлические колпаки. Он повернул выключатель, и освещаемая прежде лишь лампой над мойкой комната озарилась ярким светом.

В черном стекле балконной двери появилась фигура высокого мужчины и следы от пальцев — одни длинные, как паучьи ножки, другие, оставленные изящной женской ручкой.

Миясэ достает сигареты из кармана пиджака, закуривает и бросает пиджак на пол. В раковине мойки виден замысловатый узор высохшего моющего средства.

— Смотри… Я делаю первый шаг, — бормочет Миясэ, пожевывая фильтр сигареты.

— Лучше исходить не из любви, а из ненависти, так практичнее…

Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, Миясэ выпускает клуб дыма. Его лицо в отражении балконной двери заслоняется белым облаком — совсем как на обложке третьесортного американского фильма или на картинах Магритта.

Миясэ засучивает рукава белой сорочки и начинает рыться в большом полиэтиленовом пакете. Из его недр появляются полотенца, натирка для пола, спирт… Конечно, это нельзя назвать первым шагом. Внешне здесь содержится некий намек Тамаки, на самом же деле он прекрасно сознает, что это порыв отчаяния, ведущий к самоуничтожению. Вне зависимости от того, будет ли с ним Тамаки или нет, Миясэ понимал: все идет к тому, что в конце концов обнаружится — семейная жизнь не для него. И поэтому решил действовать от противного, другими словами, употребить все силы на приготовления к свадьбе, приближая тем самым трагический финал.

Вот вернется Тамаки и не поверит своим глазам: пол в жилой комнате натерт до блеска, кругом чистота, на столе лежат отпечатанные свадебные приглашения, на кровати растянулась уже приученная к туалету ангорка. А сам я в зависимости от настроения возьму и улизну…

Не хочу говорить и не буду — так, кажется, или — о чем ты думал, когда занимался дрочкой в туалете?

— Пока ты шлялась по Кобе или еще незнамо где, я-то вон какой марафет навел, вот до чего опустился, — продолжая бубнить нечто подобное, Миясэ все роется в пакете, вдруг его внимание привлекает распухшая правая рука.

Она побаливает, и на костяшках пальцев содрана кожа. Наверное, у Нисикавы вообще все лицо распухло. У него и в голове не было устроить драку с начальником, просто после разговора с Тамаки все ходило ходуном, и он лишь хотел отмахнуться от Нисикавы, как от назойливой мухи, а тот еще и злобное лицо состроил.

Вот уже три месяца, как Нисикава замещает главного редактора Кацураги, госпитализированного с панкреатитом и, наверное, думает оставить этот пост за собой. Он уже давно видит себя во главе «Компанимару», и Миясэ ему только помеха, от Нисикавы он слышит одни попреки, вот и в этом инциденте не к месту появилось его недовольное лицо.

То, что Миясэ распустил руки, можно списать на счет его молодости и депрессивного состояния. Но он не настолько привязан к газете «Компанимару», чтобы тут же положить заявление об уходе на стол. «Лучше я посмотрю, что предпримут с другой стороны», — думает Миясэ.

Встав на четвереньки, он протирает пол специальной химической тряпкой. Вот в пыли виднеется длинный волос Тамаки, а к тряпке пристал неизвестно как здесь оказавшийся чей-то волосок из интимного места. Да, одна жизнь накладывается на другую, как слоеный пирог.

На следующий день Миясэ из автомата отпросился с работы и посетил салон для новобрачных в универмаге на Синдзюку. Это, конечно, не самая серьезная причина для прогула, но, как выяснилось из разговора с Мурои, который недвусмысленно посмеивался в трубку, Нисикава тоже предпочел остаться сегодня дома. Наверное, у того были свои соображения на этот счет.

Миясэ появился в салоне спустя полчаса после открытия, но перед ним уже выстроилась очередь из трех пар. «Интересно, где они работают, если могут позволить себе приходить парами в такое время? Однако прийти сюда в одиночестве выглядит еще страннее», — подумал Миясэ и покраснел.

Решив, что оказался в униженном положении, он тем не менее сел на предложенный низенький стул, согнувшись чуть не пополам. «Делать все надо сразу, одним махом, — подумал Миясэ. — Годится любой вариант, только на обычном уровне. Если расплачиваться по карточке, наверное, возможно».

Нет ли у вас чего-нибудь подходящего во второй половине февраля, желательно на субботу?

Судя по всему, его вопрос несколько озадачил принимающую заказы девушку, и она растерянно начала стучать по клавишам компьютера. В декольте нарядной пиджачной пары виднелась грязноватая блузка — похоже на свадебный костюм, взятый напрокат.

— Март не подойдет, в пределах февраля, я правильно вас поняла?

— Да, — ответил он односложно «Девушка явно сочла меня чудаком», — подумал Миясэ. Тамаки настаивала на проведении свадьбы до своего дня рождения, которое было первого марта, пока она не стала старше на один год. Миясэ это казалось просто причудой молодой женщины, но теперь он подумал, а не использовала ли она свой приближающийся день рождения как предлог для того, чтобы сдвинуть с места неповоротливого жениха?

Где вы предпочитаете сыграть свадьбу: в банкетном зале или в домашнем кругу, желаете, чтобы из зала свадьбы открывался прекрасный вид или чтобы она состоялась в церкви? Вы уже посоветовались с невестой, такое бывает раз в жизни, это союз стремящихся друг к другу сердец…

«Стремящихся друг к другу сердец». — Услышав эти слова, Миясэ чуть не подскочил со стула, но:

— Суббота или воскресенье в феврале, самый обычный вариант… — только и смог выдавить он из себя.

— Из какого бюджета вы исходите? Венчание в синтоистском храме или в церкви, как вы пожелаете? Какую кухню вы закажете на банкет? Сколько будет гостей? Одежда? Где будет переодеваться невеста? Свадебное путешествие? Пригласительные билеты?..

В конце концов нашлось только два приемлемых варианта: Иокогама и Хатиодзи, да к тому же в будний день. Миясэ остановил свой выбор на Иокогаме, хотя каждый гость оказался на пять тысяч иен дороже запланированного.

Разделавшись с этим, Миясэ отправился на поиски двуспальной кровати. Наконец ему попалась хорошая вещь цвета слоновой кости.

Он расплатился по карточке и распорядился, чтобы кровать доставили на квартиру в Готанде.

Главное — ни о чем не задумываться. Так практичнее. По дороге он заскочил в кафе у восточного входа на Синдзюку и на салфетке подвел предварительный итог. Аренда двух — его и ее — квартир и коммунальные услуги в Готанде и Мусаси-Коганеи, затем сегодняшний заказ на проведение свадьбы — 200 тысяч иен, кровать, кошка, которую ему уже подыскал приятель из зоомагазина… Даже если сложить все имеющиеся вклады в двух банках — срочные и обычные, все равно не хватает.

Теперь он ясно понимал всю обреченность своей затеи. Но тем не менее ему хотелось показать Тамаки свое рвение в свадебных приготовлениях, принимая во внимание и самый худший вариант — возможное расставание с ней. Миясэ горько усмехнулся, когда подумал, насколько несерьезно его намерение все сделать за один день.

Он безучастно смотрит на плывущий за окном людской поток. Вот с хмурым видом идет среднего возраста служащий в сереньком пальто с торчащей из кармана газетой, а навстречу ему бодро шагают две старшеклассницы с аппетитными попками. Чуть поодаль прихрамывает пожилая дама с двумя завернутыми в бумагу букетами хризантем, наверное, на похороны. Потом он переводит взгляд на блондина в модном пятнистом пиджаке.

Потянулся за чашкой кофе, и тут же боль в пальцах напомнила Миясэ о вчерашнем скандале. С сожалением вздохнул — Нисикава, естественно, обо всем донесет находящемуся в больнице главному редактору — если даже не он лично, то уж кто-нибудь из типографских обязательно позвонит Кацураги. Но еще больше огорчала Миясэ собственная несдержанность.

Вот, насупившись, идет молодая женщина в дорогом пальто фирмы «Бёрберри», из-под которого выглядывают рукава мохерового свитера. Она смотрит себе под ноги, не обращая внимания на окружающих, так и плывет, поглощенная своими мыслями, в людском потоке.

— …Не хочу говорить и не буду…

Эта женщина в дорогом пальто, наверное, тоже никого не хочет пускать в свой внутренний мир, да и окружающие идут с похожим выражением лиц. Из-под ее волос блеснула платиновая сережка. «Зачем женщины вообще носят сережки?» — задает себе странный вопрос Миясэ. Это и Тамакино «не хочу говорить» в принципе одно и то же — лишь способ заявить о себе. «А может, и то, что я ни с того ни с сего избил Нисикаву, вчерашний скандал, имеет ту же природу», — думает Миясэ.

— Люди, пока живы, ничтожные существа… Их, уж если говорить начистоту, вообще не интересует, что станет с миром, в котором они живут. Так, клубок страстей. Потому-то в конечном счете они смеются и над собой и над другими. Смеются, пока не помрут… Вот так-то…

Этот монолог Савамура произнес в закусочной у вокзала, когда речь зашла о газете «Свастика». Тогда еще он сказал, что все лица покойников хороши. «У тебя самого плохое лицо, и ты еще смеешь поучать меня, — негодовал тогда в душе Миясэ. — Ты, чья жизнь проходит в корректорской в ожидании чьей-нибудь смерти, в написании некрологов, ты, наживающийся на рекламе ритуальных агентств и затем пропивающий эти деньги!»

Миясэ бессмысленно смотрит на людей за окном. Постепенно фокус его зрения расстраивается, и люди превращаются в раскачивающиеся тени. Не смея противиться этому, он широко раскрывает глаза, и вдруг «уволен» — обжигает слух гнусавый голос Савамуры, Миясэ передергивается всем телом.

Уволен…

У Савамуры, кажется, дочка ходит в среднюю школу, и сын в этом году пойдет в начальную. Если человек, видавший виды, познавший все тяготы жизни, ее хрупкость, с ухмылкой говорит другому «уволен», не свидетельствует ли это о его материальном благополучии? А может, причина кроется в том, что он работает в газете «Свастика», делающей бизнес на покойниках? Или же это просто душевная черствость?

И его надо тоже убить…

Разговаривает Миясэ сам с собой, между тем его глаза вновь фокусируются на плывущем за окном людском потоке. Кажется, что до него даже доносятся запахи улицы, человеческих тел, он трогает свои впалые щеки и окончательно падает духом.

Неужели он так промахнулся? Миясэ обзвонил все пять специализированных магазинов-рекламодателей, и ни в одном не оказалось ангорки. Даже в «Анимюзе», что в Мегуро, главном клиенте «Компанимару», все проданы. Сказали, что сейчас настоящий бум на ангорок.

— Поймите, Миясэ-сан, сейчас ангорки в большей моде. Все хотят длинношерстных кошек. Я вот думаю, а не связано ли это с нынешней депрессией? Хоть дома тебя встретит пушистый и теплый комочек. А как вы насчет короткошерстной американки? Для дома самый подходящий вариант. Ласковая, не болеет. Можем еще предложить вам сингапурскую породу. Малюсенькая. Взрослая кошка весит не более двух килограммов. Родилась в Сингапуре. Скажу вам по секрету, она больше пользуется спросом у мужчин, чем у женщин…

Миясэ попросил Куваду из «Анимюза», чтобы никто в фирме не узнал об их телефонном разговоре, а если в продажу поступит ангорка, то чтобы позвонил ему домой. И это понятно — он не хотел, чтобы в редакции стало известно, что, находясь в отгуле, он разговаривает с клиентами по личным делам, да и как-то стыдно было бы перед коллегами, для которых продажа домашних животных бизнес, что он, репортер «Компанимару», решил сам обзавестись кошкой.

В начале третьего Миясэ вышел из поезда на станции Готанда в обнимку с новым абажуром для лампы в васицу и зашагал уже привычной дорогой. Обычно он возвращался вечером, наступая на свои движущиеся тени в свете ртутных фонарей, днем же пейзаж изменился до неузнаваемости, и притихшая улочка чем-то напоминала ему студенческие годы, когда он только-только приехал в Токио.

Воздух здесь был совсем другим, чем на его родине, в Мацумото. Он хорошо помнил, как щекотал его кожу незнакомый ветерок по дороге в Асагая, где он снимал комнатку. Это было радостное время, когда его тело, пропитанное чистым горным воздухом, клеточка за клеточкой отдавало свой аромат воздуху столицы.

Перехватив коробку в левую руку, Миясэ закуривает. Тогда у него и в мыслях не было, что по окончании университета он займется бизнесом домашних животных и посватается к сотруднице турфирмы Тамаки. Но, даже распорядись судьба по-иному, он все равно бы точно так же удивлялся.

Вдалеке слышится шуршание шин, скользящих по Хассан-дори автомобилей, звук собственных шагов сливается с шелестом вечнозеленой листвы — одним словом, приятная оказалась дорога домой.

Миясэ поймал себя на мысли, что он был бы совсем не против одинокой жизни в этом, построенном всего лишь четверть века назад, многоквартирном доме, как в студенческие годы, и в миг забылись все его переживания, связанные с Тамаки. Наконец-то он может вздохнуть полной грудью.

— Вот ведь как…

Миясэ выбросил окурок и придавил его носком ботинка. Порывы холодного ветра пробирали до костей, и он ускорил шаг.

Поднимаясь по лестнице с восточной стороны, он почувствовал какое-то изменение в ставшем уже привычным окружении. По-прежнему валялась на лестничной площадке оставленная кем-то пустая банка из-под сока, на стене так и болтался клок содранного объявления домуправа о дне сбора мусора. Однако что-то неуловимо изменилось в самом воздухе, как перед землетрясением.

Сделалось как-то жутковато, и по спине пробежали мурашки. Наверное, так бывает, когда смотришь на привычные вещи под другим углом зрения. Миясэ достал из кармана штанов ключ, еще не ставший полноправным членом семейства связки остальных ключей, и вставил его в замочную скважину. Открыл дверь и все понял…

Его сразу окутал знакомый аромат цитрусовых духов, в прихожей аккуратно стояли новые черные туфли. Миясэ закрывает глаза и медленно выдыхает. Внутри все дрожит, и кружится голова.

Он захлопывает за собой дверь, скидывает ботинки. Перед его глазами новые туфли Тамаки. Золотом светится все внутри — даже ярлык с логотипом обувной фирмы. Нарочно большими шагами, так, чтобы было слышно, он идет по коридору и представляет короткую стрижку Тамаки с мелированной челкой. В тон волосам подобран пиджак, под ним черная водолазка и, конечно, агатовый педикюр. Так, наверное, выглядела Тамаки в Кобе.

Ему представилось, как он входит в комнату, где, без всякого сомнения, находится Тамаки, и, разрыдавшись, заключает ее в объятия. Нетвердой походкой он наконец проходит в гостиную.

— Тамаки, ты вернулась? — произносит Миясэ глухим голосом и опускает коробку с абажуром на пол. В углу своего поля зрения он различает ее силуэт.

Внутренне настроясь увидеть изменившиеся черты любимой, Миясэ поворачивает голову — перед ним прежняя Тамаки в тонком черном свитере стоит, облокотившись о мойку.

Скрестив руки на груди, она пристально смотрит на него и грызет ноготь большого пальца. На ней черная кожаная юбка, ноги в черных чулках сведены буквой X.

— …Что значит твоя вчерашняя истерика, почему ты бросил трубку?

Прищурив глаза, она водит кончиком пальца по губам. Между тонкими пальчиками в солнечном свете из окна блестит ее губная помада.

В облике Тамаки практически ничего не изменилось: ни прическа, ни одежда — лишь в выражении лица появились незнакомые строгие черты. Это даже слегка сбило с толку Миясэ. Вроде тот же макияж… Немного сведенные брови говорят о какой-то решимости, которую подчеркивают коричневые тени.

— … Да ничего такого, собственно говоря…

Может, я еще не видел ее под таким углом зрения? В молчании Миясэ достает сигареты и закуривает. Застывшие глаза Тамаки вздрагивают и следят за каждым его движением. Их фокус перемещается с кончика сигареты Миясэ к его глазам и обратно, затем останавливается на глазах.

— Мне было ужасно неприятно.

— Мне тоже.

Ее волосы всколыхнул порыв холодного ветра. Обернувшись, Миясэ увидел открытую настежь балконную дверь. Наверное, Тамаки хочет побыстрее избавиться от скопившегося здесь моего воздуха.

— «Не хочу говорить и не буду» — что это значит?!

От его слов Тамаки потупилась и свела брови на переносице. Выражение отчаяния застыло на ее лице. То ли от ветерка, то ли от запаха ее духов Миясэ поднял лицо к потолку и выпустил вверх струйку дыма. Несомненно, в этом сложном аромате присутствовал и запах ее тела.

— Я тебе что, должна обо всем докладывать? Я же сказала, что поеду на неделю домой. Так? Ну, и что тебе еще от меня надо? Мне нужно было побыть одной.

— Езжай куда хочешь и насколько хочешь, но зачем врать-то? Тебя же не было дома!

Держа сигарету кончиками пальцев, Миясэ направляется к балкону. От раздражения он стиснул изо всех сил фильтр сигареты и вдруг вчерашняя драка болью напомнила о себе. Он вставил сигарету в рот и стал разминать пальцы правой руки. Вспомнился удар по лицу Нисикавы — как по твердому каучуку.

— …Ты что говоришь? — дрожит голос Тамаки.

Он оборачивается и встречает ее острый взгляд, которым она следит за движениями его правой руки. Над воротом свитера виднеется полоска белой шеи.

— Когда я звонил, тебя не было дома в Кобе! Твой отец попросил меня передать тебе трубку! А вашей дочки-то нет, шляется незнамо где, — так мне нужно было ответить, по-твоему?

С каждым словом Миясэ все больше приходил в ярость.

— Да что с тобой?

— Я позвонил твоим родителям, потому что нигде не мог тебя найти! Еще хотел порадовать тебя тем, что скоро, похоже, у нас будет ангорка. Что здесь плохого?

— Что значит, похоже? — Широко раскрыв глаза, сказала Тамаки громким голосом.

Миясэ почувствовал, что где-то в глубине души у него опять рождается нечто похожее на желание убить ее. В ушах поднялся треск каких-то металлических частиц. Вдруг он с размаха бросает окурок в открытую балконную дверь. Ударившись о бетонный пол, тот подпрыгивает, летят искры в разные стороны, и ветер уносит вдаль последнюю струйку дыма. Миясэ пристально смотрит на предсмертную агонию «бычка».

— Как же глупо! Все, что с нами…

— Что? Глупо, говоришь? Пожалуй… — как бы в забытьи говорит Миясэ, обернувшись к Тамаки, стоящей у мойки. За ее спиной ветер раскачивает повешенный вчера абажур.

— Тамаки… Неужели ты так обиделась оттого, что я сравнил свадьбу с похоронами? — говорит он, шаг за шагом приближаясь к ней. — Или, может, тебя вывела из терпения моя мастур… бация в туалете?!

— Да что ты, в самом деле?.. — Она нервно сводит тонкие плечики, наклоняет голову, пытаясь увернуться. Высокий, до подбородка, воротник свитера оставляет обнаженным лишь небольшой уголок белой шеи.

— Тамаки…

Бормоча что-то невнятное себе под нос, Миясэ хватает ее обеими руками за плечи и тянет к себе. Его состояние близко к помешательству, он сам не знал, что будет делать в следующий момент. Она изо всех сил пыталась освободиться, в ее глазах был страх, сквозь полуоткрытые губы вырывалось прерывистое дыхание. Он и не предполагал, что девушка может дать такой отпор, тело Тамаки извивалось вправо и влево.

— Прекрати! Пере… стань!

Сопротивление девушки все нарастало, и Миясэ грубо повалил ее на пол. В мягком теле Тамаки разгорелся с полной силой огонь сопротивления, искрометная энергия которого через руки перекинулась в самое сердце Миясэ.

Он скрутил извивающееся под ним тело, и в этот момент запах ее волос ударил ему в нос. Сквозь аромат духов и шампуня Миясэ почувствовал тот родной запах Тамаки, и на миг силы оставили его. Воспользовавшись этим, она предприняла отчаянную попытку выскользнуть из его объятий.

— Тамаки! Тамаки!

Не обращая внимания на задравшийся свитер, он схватил ее за руку и волоком потащил в васицу.

Прекрати! — говорят тебе. Не хочу! Мне страшно!

Он придавил ее своим телом к татами, и она замерла на секунду. Миясэ прошептал в белевшее в чаще черных волос фарфоровое ушко:

— Ты… на самом деле Тамаки? Тамаки или нет?!

— Перестань! — твердит она, крутя головой вправо и влево, среди разметавшихся волос горят ее широко раскрытые глаза. При виде такой Тамаки Миясэ одним движением задирает тонкий свитер и освобождает из плена лифчика ее полные груди. Он зарывается лицом в их тепло и пьет тонкий аромат духов, смешанный с запахом ее тела. Не думая ни о чем, он мнет ее мягкое тело и впивается зубами в красные соски.

— Ты Тамаки?!

Лишь один вопрос вертится у него на языке.

Он задирает ее кожаную юбку и спускает колготки вместе с трусами до щиколоток. Он гладит похожий на тонкий келоидный рубец след от резинки на белом теле. Еще не забывшие боль от удара по лицу Нисикавы пальцы касаются ее мягкой плоти. Вдруг он вытягивает руку в надежде ухватить самую суть любимой.

Миясэ чует ее густой запах и закрывает глаза. Проникшие вглубь пальцы чувствуют влажное гноящееся тепло.

— Тамаки… Где ты была, Тамаки?

Он широко раздвигает ее ноги и, не выпуская изо рта ее грудь, нащупывает вход в обитель этого влажного тепла. Солнечный блеск в отражении липкой воды канала то пропадает, то вспыхивает вновь, на дне Миясэ видит искривленные очертания какой-то дыры.

— …Коити…

Водоворот женщины по имени Тамаки засасывает его, и он проваливается в черную глубину, на миг время останавливает свой бег. Солнечный блеск возвращает Миясэ к действительности, он с силой входит в ее лоно.

— Ты… где… была?

Его слуха достигает равномерный шелест листвы, солнечный блеск превращается в одну яркую точку. За складками задравшегося свитера — блуждающий по потолку взгляд Тамаки. Он крепче сжимает задранные вверх ее ноги, его бедра продолжают монотонные движения.

Волна набегает на прибрежный песок и, растворяясь в нем, оставляет лишь пену. Но лоно Тамаки не море, пытается убедить сам себя Миясэ. Каждый толчок, словно шаг по дороге, ведущей в темноту, прочь от слабеющего мигания спасительного света.

«Ведь я уже не раз ходил этой дорогой», — думает он, составляя с Тамаки одно целое. Впереди разрастается призрачный блеск, он превращается в белую пелену, которая заполняет собой все вокруг.

— Коити!

«А точно ли это звала меня Тамаки», — думает Миясэ и погружается с головой в бездонный омут.

«Синий гранат», — подумал Миясэ.

На следующий день Нисикава, наверное, снова не выйдет на работу. Однако открыв тяжелую серую дверь офиса, Миясэ сразу увидел идущего по коридору с чашкой кофе Нисикаву и опустил глаза. На левой щеке у того красовалось большое темно-синее пятно, неровной поверхностью напоминающее гранат. Под левым глазом темнел кровоподтек в форме полумесяца.

— … Извините… позавчера… — начал было нечленораздельно оправдываться Миясэ, но Нисикава, щелкая языком, сразу скрылся за ширмой.

— Миясэ… мы уже разослали информацию касательно аренды собак, — говорит Мурой с поднятыми на лоб очками, развалившись на стуле.

Если Мурой, обычно ограничивающийся кивком в качестве приветствия, говорит такое, ясно — атмосфера в офисе нехорошая. «И еще это свидетельствует о том, что он заметил мою попытку извиниться перед Нисикавой», — думает Миясэ.

— Прошу прощения, что без меня, — отвечая, Миясэ бросает взгляд в сторону Нисикавы.

У того из-за отека на левой щеке слегка поднялся краешек левой губы, казалось, он криво ухмылялся. Не поднимая глаз, Нисикава с хмурым видом выводил адрес на конверте и сопел. Миясэ представил, как вместе с дыханием Нисикавы из его внутренностей вырывается черная злоба.

Перемешанный с табачным дымом и пылью теплый воздух из установленного возле окна обогревателя щекочет лицо. Неприятное чувство от соприкосновения с холодным воздухом на улице усугубляется необходимостью вникать в тонкости работы маленькой отраслевой газетенки и ложится на душу свинцовым грузом тоски.

Хлюпая носом, Миясэ садится на свой видавший виды стул, воспоминания доносят до него запах тела Тамаки. К нему примешивается запах новых татами в васицу, и вчерашний акт насилия встает перед ним в своей ужасающей черноте.

— Какого черта?! Это гранки не моей полосы!..

Адресуя сказанное к Найто, Миясэ удивляется, когда гранки, описав дугу в воздухе, шлепаются на его стол. На миг подняв голову, Миясэ вновь смотрит на стол перед собой. Гранки со статьей о такой услуге, как выезд на дом за телом животного для последующей кремации, лежат перед ним одним углом в пепельнице.

— Извините… — Найто с поклоном встает из-за своего стола.

«Мне твое „извините“ и даром не надо!» едва не слетает с уст Миясэ, но он вовремя проглатывает эти слова, не желая давать повода Нисикаве для очередного скандала.

Миясэ достает сигареты из кармана пиджака и закуривает. Он закрывает глаза от облака дыма, вырвавшегося из его рта. Снова перед ним белая спина Тамаки, в плавном изгибе ее позвоночника притаился тусклый свет из окна. Точно стебель бамбука лунной ночью, думает Миясэ и вспоминает, как вчера вечером он любовался изгибом спины Тамаки в васицу и курил.

Глядя на беззащитную спину любимой, он представлял себя маленьким капризным сорванцом, смотрящим на спину готовой все про-стать матери. Да какая мне разница, чем занималась Тамаки в Кобе? Пусть даже выпила с незнакомым мужчиной, опьянев, пошла с ним в гостиницу, а затем в любовном экстазе тянула руки к его шее и скрещивала ноги у него на спине, мне-то что…

…Вот она поднимает с пола кучку скомканного нижнего белья, опустив глаза, выворачивает его на лицевую сторону. Потом, не говоря ни слова, продолжая сидеть на татами, натягивает на ноги колготки, вспоминает ее обычную манеру одеваться Миясэ. Но тут издалека слышится шум мчащихся по Хассан-дори машин, ветер доносит обрывки объявлений с платформы Яманотэ-сэн, разрежая интимную атмосферу их — его и Тамаки — общения. Его снова охватывает ярость, растут подозрения.

— Миясэ-сан… Миясэ-сан…

Услышав свое имя, Миясэ поднимает глаза. Из-за книжного шкафа выглядывает Найто с телефонной трубкой в руке.

— Третья линия. Вас спрашивает женщина по имени Тиба…

— …Тиба?

В одно мгновение возвращенный из васицу в доме на Готанде на свое рабочее место в редакции, Миясэ не понимает сути происходящего. Перепутываются нити воображения, только что связывавшие его с Тамаки.

«Кто такая Тиба?» — роется он в памяти, но никак не может вспомнить.

— …Миясэ-сан? — говорит страшно низкий, словно свинцовый, женский голос.

— Да, — в растерянности отвечает Миясэ и вновь слышит леденящий душу голос из преисподней:

— Подождите минутку.

Сдвинув брови, Миясэ напряженно ждет. Трубка на том конце провода, скорее всего, прикрыта рукой. Вот доносится покашливание мужчины:

— А, Миясэ-сан, извините за прошлое недоразумение…

Это Савамура из газеты «Мёдзё».

— Уж и не знаю, как оправдываться перед вами… — медленно произносит он каждое слово. Слышимость такая хорошая, что даже телефонная трубка вибрирует в руке. Миясэ оглядывается, не слышит ли Нисикава или Найто.

— Может быть, встретимся сегодня?

Страшно низкий женский голос, вероятно, принадлежал той молчаливой девушке, что сидела рядом с Савамурой в якитория. «Так вот какой у нее голос», — удивился Миясэ. Теперь все понятно — ему вспомнились ее покрытые желтым налетом зубы, которые она старательно прикрывала ладошкой, когда смеялась. Она еще часто прислонялась лицом к плечу Савамуры.

— А что случилось? — говорит Миясэ и тушит сигарету о край пепельницы. Перед ним блестят стекла солнечных очков Савамуры. И хотя Миясэ точно знает, что Савамуры сейчас нет на четвертом этаже типографии «Таньё», его образ по-прежнему связывается с безликой фигурой молча поджидающего покойников человека, сидящего за деревянным столом.

— В прошлый раз хотел загладить свою вину, да как-то не вышло. Помните, я говорил вам о японском ресторане в Мегуро? Хотелось бы пригласить вас туда, у нас есть о чем поговорить…

Слышно, как Нисикава нарочито громко вздыхает. Прижимая плотнее телефонную трубку, Миясэ убеждается, что за ним следят. «А может, гораздо лучше будет поджидать покойников, чем сидеть в маленькой конторке газеты „Компанимару“ нос к носу с Нисикавой?» — на какой-то миг приходит ему в голову.

— Как насчет сегодня? Угощу сябу-сябу с осьминогом. Вещь, надо вам заметить.

— Извините, но… сегодня я уже назначил встречу…

Действительно, Миясэ после работы договорился с Тамаки посмотреть заказанный условно банкетный зал. Стоит ли говорить, что ни он, ни она не простили друг друга до конца. Тем не менее Миясэ смог переспать с держащей в секрете свои похождения в Кобе Тамаки, и она, в свою очередь, допустила до себя мужчину, которого она застала на месте мастурбации. Это взаимное недоверие как раз и подталкивало обоих к браку.

С другой стороны, налицо был и явный фактор страха, возможно, если бы Миясэ узнал, чем на самом деле занималась Тамаки до приезда к родителям в Кобе, то это могло тут же привести к разрыву. Сейчас и свадьба-то представлялась ему средством избежать подобного развития событий.

С трубкой возле уха Миясэ осматривает бардак на своем столе: бланк для рукописи в тринадцать иероглифов в строчку, карандаш «2М», одноразовая зажигалка, полученная в подарок на открытие закусочной на Такаданобаба, флоппи-диск с информацией о какой-то собачьей выставке…

— …Миясэ, обычно в таких случаях увольняют…

Его связь с Тамаки кажется то близкой, то далекой, да и сами-то две их фигурки видятся настолько маленькими, что способны поместиться на ладони. Впечатление от первых встреч совсем незнакомых людей стало фундаментом их совместной жизни…

— Уволят как пить дать, — в отчаянии, нарочито громко, так чтобы слышал Нисикава, отвечает Савамуре Миясэ. Заметив боковым зрением, как напрягается Нисикава, Миясэ положил трубку.

Глядя на поток людей, возвращающихся с работы или собирающихся где-нибудь выпить, Миясэ ждал Тамаки у западного выхода вокзала Иокогамы рядом со входом в универмаг.

Вырывающиеся из универмага при каждом открытии и закрытии дверей душный воздух, людские испарения неприятно щекотали уши и затылок. От долгого вглядывания в одну точку поток людей превращался в движущийся клубок черных теней, красные огоньки свободных такси сливались в бесконечный луч.

— Куда же она подевалась?.. — скрипя зубами, бормочет Миясэ, выхватывая взглядом отдельные лица из толпы.

Вот выходит маленькая женщина в коротеньком пальто с капюшоном, а может, это та самая Тиба… Молчаливая, с желтыми зубами, да и назвалась она по телефону, наверное, чужим именем. Миясэ представил, как отвратительный Савамура целуется со своей секретаршей, и его чуть не вырвало.

Образ женщины по имени Тиба тут же сменился лицом Тамаки.

Что значит, не хочу говорить и не буду? Ты же стонала в экстазе в гостинице с тем мужчиной в Кобе!

О чем бы ни думал Миясэ, все его мысли сводились к измене Тамаки. Увидев такси с иокогамским номером, представил, что в нем сидят Тамаки с дружком из Кобе. Увидел на асфальте раздавленный окурок и решил, что сделал это все тот же любовник Тамаки, раздраженный ее сообщением о помолвке с ним, Миясэ. Пред ним предстает даже профиль Тамаки, с беспокойством вглядывающейся снизу вверх в недовольное лицо мужчины.

Какой идиотизм! Просто женщине захотелось остаться одной, проверить свои чувства перед свадьбой. В таком случае ничего не остается делать, как довериться Тамаки.

И тут же в щели его сознания проникают дикие фантазии, подозрения снова и снова одолевают его.

С глубоким вздохом он достает сигарету. Вдруг ему показалось, что в толпе мелькнула Тамаки, и рука с зажигалкой повисает в воздухе. Но то была школьница в высоких черных сапожках и цигейковом пальто. В чем-то похожа на Тамаки, но не она. Хмурое лицо Миясэ разглаживается, он грустно улыбается.

— Какой грозный вид! — раздается рядом, он быстро поворачивается и видит где-то внизу бесстрастное лицо Тамаки. Тонкий цитрусовый запах духов, подогретый теплом ее тела, щекочет нос.

Едва встретившись с ним глазами, она сразу отводит свой взгляд в сторону, разглядывая его плечи и руки. «Это как-то неестественно, наверное, у нее есть от меня секрет», — винит себя Миясэ в излишней подозрительности. «Да, с виду я совсем не похож на жениха, пришедшего на встречу с невестой», — говорит он про себя, представляя свое нахмуренное лицо. Он пытается освободиться от недовольства самим собой, ему хочется радостно приветствовать ее, но вместо этого:

Ты уже здесь? — только и смог вымолвить Миясэ.

— …Стою рядом, сколько ни махала рукой… — потупившись, говорит Тамаки и с натянутой улыбкой поправляется: — Я же махала рукой! — Смотрит в глаза Миясэ и снова опускает свой взгляд.

— Ну что, идем?..

Не дожидаясь ответа, Миясэ трогается с места вместе с толпой. Помедлив секунду, Тамаки хватается за его рукав. Миясэ не может ни освободиться от ее руки, ни крепко притянуть к себе.

— Это по линии Нэгиси? Нам где сходить — на Каннай? Или Сакураги-тё?

— Каннай.

Людской поток, словно липкая жидкость, медленно движется к станции. Перед Миясэ шагает женщина средних лет. На макушке среди завитых волос, напоминая гнездо земляного паука, пробивается седина.

Рука Тамаки, наконец нашедшая его локоть, на миг ослабла, но вот уже Миясэ ощущает пальчик с обручальным кольцом в своей руке. Его правый локоть чувствует прикосновение ее упругой груди.

— Не важно, какая работа. Имеешь в виду переход в газету «Свастика»? Ты как-то говорил, что тебя туда переманивают…

От этих слов лицо Миясэ искривилось, он хотел было повернуться к Тамаки, но, вздохнув, посмотрел в другую сторону. Поиск места для свадьбы, аренда квартиры в Готанде, ангорка, мебель, свадебное путешествие, поздравительные открытки, свадебные кольца… сколько бы ни было денег, все равно не хватит. А тут еще увольнение, Тамаки не может не испытывать беспокойства относительно судьбы будущего мужа. Тем не менее Миясэ неприятно поразило то, что Тамаки снова заговорила о газете «Свастика», которая уже однажды стала одной из причин их ссоры.

— Тамаки…

Он неожиданно остановился. Несмотря на толчки в спину от идущих сзади людей, Миясэ пристально сверху вниз смотрит в поднятые глаза Тамаки. Ее хрупкое тело колеблется в людском потоке, вдруг он хватает ее за руку и волочит к стоянке такси на круговой площадке перед вокзалом.

— Мне больно. В чем дело, Коити?

— Сама знаешь!

В бледном свете неоновых фонарей лицо Тамаки кажется на два-три года старше, губная помада приобрела фиолетовый оттенок.

— Говори честно, что ты делала в Кобе? Ты что, издеваешься, не понимаешь, как это меня бесит?!

Она прищуривает глаза, ее прикрытые пушистыми ресницами зрачки смотрят в сторону. Выражение решимости застывает у нее на лице, в мгновение ока оно становится чужим. Тамаки стоит, как застывшая статуя.

Губы приходят в движение, Тамаки пытается что-то сказать, но слова застывают на устах. Такой ее Миясэ еще не видел никогда. Его ощущения сродни трению голой кожи о бугристую поверхность палубы того судна по очищению сточных вод, что лежит на боку в маслянистой воде канала рядом с типографией. В душе он вопиет: «Почему и я и Тамаки должны мучиться из-за какой-то проржавевшей палубы?!»

— То, что ты мне сказал вчера… Это серьезно, Коити?

Ее взгляд блуждает по лицу Миясэ. Точно спелый плод, мелко трясется ее подбородок. Миясэ с тревогой следит за ее губами — что они хотят ему сказать? Но за спиной по-прежнему бурлил людской водоворот. Ему было страшно неловко оттого, что они вот так вдвоем торчат с серьезными лицами у стоянки такси среди суетливой толпы, но вместе с тем его не покидала детская надежда на то, что людской поток тут же иссякнет, все вокруг исчезнет, оставив их двоих в покое.

— Я что-то сказал?..

— …Ты сказал, что больше никому не отдашь меня… — запинаясь говорит она и тут же замолкает.

Конечно, он помнит.

Слова, которые сорвались с языка, когда он силой взял ее в васицу, и возбужденное сознание привели его на фантастическую лесную поляну.

Больше не отдам никому, буду беречь… что-то вроде этого. Воспоминания, связанные с наслаждением, которое он испытал в тот момент, вырвавшиеся у него тогда слова, казались теперь совсем неуместными среди этой толчеи на привокзальной площади Иокогамы. Сейчас требовать подтверждения такого вздора! Миясэ взбесила инфантильность Тамаки. А может, это розыгрыш?

— Что значит, больше никому?

— Ну, ты же сказал, что вообще, во всех смыслах, ведь так?

— Что значит, во всех смыслах?

На миг она хмурит брови, в строгих глазах отражается мигание уличных фонарей.

Так это была шутка?.. И ты мог тогда шутить?!

— Все истинная правда… кроме того, что было в Кобе.

— Ты же меня вчера изнасиловал! Как это назовешь иначе?

— Что ты несешь?!

При этих словах мурашки пробежали по коже Миясэ. Ростки доверия, казалось, вновь пробившиеся между влюбленными, завяли среди шума автомобильных клаксонов и музыки, рвущейся из открытых дверей ресторанов. Он сам себе казался лишенным сострадания утесом, олицетворением жестокости.

— Не понимаю, — говорит Тамаки, вытянув губки.

— Это как раз я ничего не понимаю, — говорит Миясэ, стиснув зубы.

Они, как двое осужденных, закованных в одни кандалы — ни обняться, ни разойтись в разные стороны. Даже дышать тяжело, а совсем рядом улица полнится возвращающимися к своим семьям людьми.

— Ну, давай рассудим вместе. Моя невеста едет домой к родителям. Я звоню туда. Говорят ее нет. Ее нет целых пять дней. Я же волнуюсь как-никак. Появляется наконец. Спрашиваю, ты где была? А она в ответ, не хочу говорить и не буду. Это что, нормально, по-твоему? А если бы я так сделал, а? — согнувшись, кричал он ей в лицо. — Почему мне приходится говорить это тебе? — с досадой восклицает Миясэ.

Тамаки мелко трясется от возбуждения и чуть-чуть отступает назад.

— Я же сказала, что не хочу об этом говорить. У тебя ведь тоже может быть такое? Бывают вещи, о которых не скажешь даже любимому человеку. Я не то, что ты. Я не способна на то, что ты думаешь… И даже говорить об этом не хочу!

На ее лице только влажные глаза горят в свете уличных фонарей. Но ни одной слезинки. А где-то в глубине очей холодная океанская бездна.

Тамаки воспринимает все по-своему, иначе, чем мужчины… Правда, трудно сказать, до чего она додумается, но ее выводы могут быть противоположны моим… — пытается встать на место невесты Миясэ.

«„Молодая, но и среди молодых бывают понятливые“, — кто же это говорил?» — думает Миясэ, перебирая в памяти разные голоса. Может быть, так говорил отец Тамаки, может, мой приятель Фуруя или же Сасада из типографии?.. Да это глухой голос Савамуры, того, что целует ту молоденькую девушку. Нет, она не такая, — бормочет Миясэ и вглядывается в спокойные глаза Тамаки. Женщина, которая способна сказать, что ей все понятно в мужчине, уже не женщина. Тамаки, пожалуй, ушла дальше меня в понимании вещей, она мыслит жестче, рассудительнее. И с этим своим положением давно свыклась… «Тамаки, что ты думаешь обо мне?» — хотел было спросить Миясэ, но вдруг заметил ее ласковый взгляд, обращенный за его спину. Сиреневые губы Тамаки расползаются в улыбке, обнажая белые зубы.

— Что?..

— Какой симпатичный ребенок! Сколько же ей месяцев?.. Это как раз девочка, помнишь, ты говорил? Какие у нас большие глазки! Как же тебя зовут?

Повернувшись к очереди на такси, Тамаки, по-детски картавя, разговаривает с малышкой. Молодая мама в свободном красном пальто крепко прижимает ее к груди. У ребенка блестят черные глазки, и выглядывает розовый язычок. Миясэ неловко улыбается малышке, но тут же отводит взгляд в сторону. Ему неприятен надуманный ход Тамаки, который она предприняла для снятия напряжения.

Как быстро она меняет свое поведение! Такое ощущение, что к спине Тамаки прилипла хитрая старуха, которая пытается внушить ему: «Ну к чему беспокоиться о всяких мелочах — спала ли я с кем-то или не спала!» Или, наоборот, на ее плечи вскарабкалась невинная девчонка, ничего не понимающая в жизни…

— …Поверь мне, Коити! Я ведь тоже тебе во всем доверяю!

Бессильно опустив руку, которой она махала ребенку, Тамаки поднимает взгляд на Миясэ. В свете уличных огней легкий румянец на ее щеках кажется сиреневыми пятнами. Наверное, мое лицо выглядит еще более странным, думает Миясэ.

— Не верю!..

Он отводит глаза от Тамаки и смотрит вниз на асфальт, там разбросаны листовки, рекламирующие краткосрочные ссуды для работающих.

— Я это ненавижу. Противно, когда говорят не всю правду.

На миг Тамаки посмотрела в лицо Миясэ и смущенно улыбнулась: «Отчего он такой непонятливый?..»

Венчание в церкви сто тридцать тысяч иен, Синтоистский обряд — пятьдесят тысяч. Свадебный банкет на пятьдесят приглашенных — миллион иен, из расчета по двадцать тысяч на человека. Свадебные наряды жениха и невесты, комната ожидания, шофер, плата за место, подарки для приглашенных гостей, свадебный торт, открытки, музыка, свет… наконец, фотографии, налоги, плата за обслуживание — итого: один миллион девятьсот тысяч иен.

Перед глазами до сих пор мигают огоньки перекинувшегося через залив Йокогамского моста, который хорошо виден прямо из окон «Танцевального зала Гавани» — места будущей свадьбы. Миясэ аккуратно вычеркивает некоторые имена гостей, написанные на обороте редакционного бланка «Компанимару».

— Что, и его вычеркиваешь? Это же профессор, который вел у нас семинар! — Сбоку заглядывает в список Фуруя со стаканом виски в руке.

Хотя ладно, невелика птица этот энский Симфизу, обойдется… — со смехом говорит Фуруя и опрокидывает свой стакан.

— Как же мне все это надоело! И в кошмарном сне отродясь не видел такого. Фуруя, а ты проходил через это?

Миясэ бросает ручку на стойку и, пожевав фильтр сигареты, глубоко затягивается, затем выпускает дым в плен луча подсветки.

— Особенно не раздумывай, делай все автоматически. По-другому нельзя.

— У меня есть один дурацкий вопрос, а стоит ли мне вообще жениться?

Фуруя замер с пустым стаканом в руке — хотел заказать новую порцию виски. На его губах появляется нечто вреде ироничной улыбки, а самому Миясэ становится стыдно за свои детские мысли.

— У тебя с головой все в порядке?.. Ты и так перемудрил с этим делом… — Фуруя бросает в стакан новую порцию льда, принесенную хозяйкой бара «Наполеон». — Твоя-то Тамаки небось все понимает, правильно я говорю? Хотя, если честно, я и сам-то не знаю, что моя делает… Ну, хватит про баб, ты лучше думай про свою животную газету, у тебя там проблемы, да?

У Фуруя девочка только-только пошла в школу, вот второй ребенок скоро родится. Для него самое главное — прокормить семью. Иногда его лицо становится суровым, иногда боязливым. «Что поделаешь, его можно понять», — думает Миясэ.

— Я бы на твоем месте, не думая, пошел к этому главному редактору похоронной газеты. Даже если бы и раком пришлось встать. Шутка ли — пятьсот тысяч в месяц по нынешним временам?

Перед мысленным взором возникает лицо Савамуры в темных очках, затем всплывает хмурое лицо Нисикавы. Обстановка в редакции на Такаданобабе воспроизводится в мельчайших деталях — чьи-то волосы на полу, свалявшаяся пыль, даже дух захватывает. Серая тоска повседневной обыденности заполняет слегка хмельную голову, вспоминается и народ с четвертого этажа типографии — представители отраслевых газет.

— Миясэ, если откажешься, то давай я вместо тебя, а? Я не шучу! Поджидать в больнице, пока не загнется какой-нибудь дед или старуха, всего-то! Примите, мол, наши соболезнования! Получать разрешение родственников на публикацию некролога… все лучше, чем сидеть в заурядной торговой фирме!

Фуруя смотрит на дно стакана и кивает головой.

— А может, оно и спокойнее, находиться рядом со смертью? Есть возможность подумать о жизни, непрерывно отбрасывать все тебе ненужное.

Миясэ приподнимает бровь, перед ним блестит потное лицо Фуруя. Оно отекло то ли от переутомления, то ли с перепоя.

— Ты это серьезно, Фуруя?

— Серьезно!

Перед его глазами сжимающая стакан морщинистая рука Фуруя, непроизвольно Миясэ сравнивает ее со своей.

Руки у меня гораздо крупнее — «как лапы огромного паука», — сказал как-то Савамура.

— Большие, но как у мальчишки — ведь до сих пор я ими мучаю свою штучку, — криво улыбаясь, невнятно бормочет Миясэ.

— О чем ты? — Фуруя с любопытством поглядывает на него.

— Да так, ничего, — отвечает Миясэ и допивает виски.

— Да ладно, скажи!

— Я вот думаю, сколько мужиков застукали бабы в туалете, когда те занимались дрочкой?

— Таких полно. Меня хоть и не застукивали, но на моей роже и так все написано, — отвечает Фуруя, держа в своей трясущейся и не по годам старой руке стакан.

— Неужели все мужики такие?..

— …Бабы тоже вовсю чешутся, так ведь? Только совсем в другом месте… А впрочем, какая разница?

Обещав Фуруя как можно быстрее передать список гостей со всеми титулами и с рассадкой, Миясэ простился с ним в Накано и поехал к себе в Мусаси-Коганей. Он прошел в столовую мимо разбросанных картонных коробок. Решив переехать на квартиру в Готанде, Миясэ перестал делать уборку у себя на квартире и складывал в них все лишнее. Что-то звякнуло под ногой — это оказалась ложка с Микки Маусом, подарок от банка.

Сняв галстук, он замечает мигание красной лампочки автоответчика и непроизвольно вспоминает огоньки Иокогамского моста. Они проехали в полном молчании от станции Иокогама до Каннай, зато в банкетном зале Тамаки деловито обсуждала мельчайшие детали с администратором.

Тогда назло им Миясэ на вопрос распорядителя: «Где вы работаете?» ответил: «Скоро нигде». Вспомнив сейчас свою детскую выходку, он прыскает со смеху: «Неужели я так сказал? Значит, скоро стану безработным», — криво улыбается Миясэ и нажимает мигающую кнопку. Звонила мать из Мацумото, беспокоилась — на какой день назначена свадьба, из «Водоканала» торопили с коммунальными платежами, и последнее сообщение от Кувады из «Анимюз» — специализированного магазина в Мегуро.

— Миясэ-сан, вам очень повезло! У нас появилась ангорка. Эта порода пользуется большой популярностью, так что, поймите нас правильно, если вы не перезвоните в ближайшее время, придется уступить ее другим покупателям. Шерстка густая, уже приучена к туалету. Есть только одно «но», это не котенок. Обычно клиенты предпочитают котят, но, поверьте мне на слово, в нашем случае вы не ошибетесь. Жду звонка.

Итак, с ангоркой все уладилось. Миясэ крепко сжимает кулак, но вспомнив свои непростые отношения с Тамаки, цокает языком и разжимает пальцы. Миясэ представляет, как он появится в дверях с обещанной кошкой, глядя с укором на позволившую сомнения относительно его слов невесту. Скорее всего, она не поверила, что он звонил в Кобе с тем, чтобы сообщить ей о приобретении ангорки. А может, она считает, что он специально сделал этот заказ, чтобы выяснить дома она или нет.

Был уже первый час ночи, но Миясэ все же решил позвонить в «Анимюз». В трубке раздалась записанная на пленку мелодия популярной песни «Собака-полицейский» вперемешку с лаем и мяуканьем, затем бодрый голос Кувады сообщил краткие сведения о магазине.

— Это Миясэ из «Компанимару». Извините за беспокойство! Спасибо, что выполнили мою просьбу. Ангорку покупаем. Я приеду к вам завтра после обеда. Всего хорошего, — выпалил он одним духом. «Пока не наведем порядок на новой квартире, кошку можно будет оставить в „Анимюз“», — подумал Миясэ. Нет, Тамаки же так хотелось заполучить ангорку, что она, скорее всего, не удержится и сразу переедет в Готанду. Вот так и надо сделать.

Миясэ достает из холодильника банку пива и откупоривает. Может быть, пушистый зверек своим теплом растопит молчание любимой, и она расскажет ему о Кобе, что она там делала? Сейчас ему все равно. Он готов поверить всему, даже если это окажется ложью.

Что это, капитуляция? Да нет, скорее, примирение с действительностью.

Миясэ поднес банку ко рту, и тут его разобрал смех. Белая пена, коснувшись его губ, шлепнулась на грязный пол кухни. «Будто кончил», — подумал Миясэ и рассмеялся еще сильнее.

Продолжая хохотать во все горло, он возвращается в комнату с банкой пива в руках.

На столе валяется большой конверт из банкетного зала с оплаченными чеками и рекламной брошюрой. Нелепый букетик цветов на обложке веселит его еще больше.

Миясэ отодвигает конверт в сторону и замечает уголок глянцевой бумаги, торчащий из-под стопки непрочитанных газет. Потянув за него, Миясэ замирает.

В его руках фотография той девушки с дог-шоу. Заглядывая в лавку, она выпятила зад, под белыми шортами в обтяжку хорошо видна полоска трусиков. Миясэ представляет, как эта фотка падает к ногам Тамаки, и его прошибает холодный пот и одновременно напрягается низ живота.

— Вот это палево, — бормочет Миясэ, поворачивая фотографию к свету лампы. Вдруг до него доносится запах ее тела. Воображению Миясэ представляется миниатюра: он держит ее за талию и двигает бедрами.

Поставив банку на стол, уже лежа в постели, Миясэ рассматривает фотографию девушки с дог-шоу. «А я бы, наверное, смог и с незнакомой женщиной», — странная мысль приходит ему на ум. В своем воображении он уже пишет сценарий подобного свидания, начиная с того момента, когда он встретился с ней в торговом квартале. Вот он перекидывается с нею несколькими словами.

Вдруг ему во всех деталях вспоминается сцена насилия над Тамаки. Своими длинными пальцами он хватает ее извивающееся тело и вытаскивает на другой берег бананового озера. Белая пелена над лесом окутывает их слившиеся тела, в застывшем воздухе ни ветерка, кругом разливается гулкая тишина. Неожиданно она сменяется шумом водоворота. Образовавшаяся среди лесного озера воронка с загнутыми краями засасывает Миясэ, в поисках спасения он тянется к Тамаки и вдруг с ужасом понимает, что его руки обнимают ту девушку с дог-шоу. «Здесь была только Тамаки!» — вырывается из его груди. Края воронки принимают форму губ, накрашенных фиолетовой помадой. Они говорят: «Верь мне, любимый!» Ноги Тамаки в любовном экстазе сплетаются на спине незнакомого мужчины из Кобе, в котором Миясэ узнает себя. Не в силах сдержать плач он начинает мастурбировать.

Миясэ просыпается от ночного холода и вынимает свою большую руку из мокрых и липких трусов. Ему кажется, что прошло часа три, но, посмотрев на часы, он убеждается, что спал не больше получаса. В глазах остались невыплаканные слезы. «Неужели я действительно плакал», — думает он, теребя себя за волосы.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — взяв с татами фотографию девушки с выставки, он комкает ее и бросает в корзину. Несколько раз стукнувшись о края, она снова падает на татами.

Следующим утром, дождавшись у себя дома, когда откроется магазин, он позвонил туда и затем в редакцию.

— Вам досталась очень хорошая кошка, — в телефонной трубке раздался не по утреннему бодрый голос Кувады.

«Мне уже все равно», — бормочет про себя Миясэ.

— Кувада-сан, огромное вам спасибо, не знаю, как вас благодарить.

— Кошка просто прелесть. Кстати, нельзя ли у вас в газете поместить на один месяц бесплатную рекламу корма для кошек? — На другом конце провода слышится сдавленный смешок.

Миясэ кладет трубку и думает: «Может, лучше купить ангорку не по оптовой цене, а по рыночной? Ведь если узнают в редакции — хлопот не оберешься. Ну нет уж, пускай к драке с Нисикавой добавится еще злоупотребление служебным положением, тогда уж точно уволят», — думает Миясэ. А то от этих колебаний одни мучения.

Сообщив в офис, что заскочит в типографию, Миясэ собирался уже выходить, как вдруг заметил мигание красной лампочки автоответчика. Стоя в дверях, он услышал взволнованный голос, доносившийся из динамика телефона:…Это Тамаки… Надо посоветоваться… Дело касается Кобе… Я перезвоню потом.

Не снимая обуви, он бежит к телефону, но она уже положила трубку.

— Опять Кобе, — в сердцах восклицает Миясэ, чувствуя, как закипают его внутренности.

Снова перед ним встает картина ночного кошмара — опять этот неизвестный мужчина вторгается в их жизнь…

Немедленно звонить ей на квартиру в Футако-Тамагава. В спешке несколько раз он набирает не тот номер.

— Что же со мной происходит? — бормочет он, и мысли об измене Тамаки острыми иглами колют его сердце. Вместе с тем он вынужден признаться себе в том, что она имеет право находиться там, где захочет. А может быть, и хорошо, чтобы она была далеко. Может, лучше будет провести остаток жизни с незнакомкой с дог-шоу или с Тибой, любовницей Савамуры?

— А, Коити… — слышится беззаботный голосок Тамаки.

— …В чем дело?! — в ярости кричит Миясэ.

— А?.. Звонили из Кобе, дело в том, что моим родственникам неудобно приезжать на неделе…

— И?

— Что, и? Свадебный банкет в Иокогаме у нас назначен на рабочий день, так? Надо что-то придумывать…

Нараставшее до сих пор напряжение сменяется расслабленностью. Разрядка снежной лавиной с шумом сметает все на своем пути. «Значит, опять все с начала», — закрывает глаза Миясэ. Теперь он перестает понимать, какое же состояние Тамаки больше всего устраивает его, и, наверное, никогда не поймет. Так или иначе, надо начинать с начала.

— Сегодня приду с ангоркой на новую квартиру, тогда все обсудим, — говорит Миясэ и кладет трубку.

Выйдя из лифта на четвертом этаже, Миясэ сразу направляется в глубину зала к электрочайнику. Там он встречается с Эндо из специализированной газеты по торговым автоматам, который выжимает себе в кружку последние капли из заварного чайника.

Заметив Миясэ, он заговорщицки кивает головой и тихо спрашивает:

— Как дела в конторе, все нормально?

Эндо таращит глаза и поводит плечами, намекая на прошлый скандал. Затем он возвращается в прежнее состояние, лишь уголок его губы ползет вверх.

— Хотя наше дело — сторона.

Он берет с подноса чистую чашку и ставит перед Миясэ.

— Вот так получается…

Миясэ проводит указательным пальцем себе по шее. Ему кажется, будто он видит глазами Эндо, как его длинный палец касается выпирающего кадыка.

— Да ну! Серьезно?!

На миг он замирает, в его широко раскрытых глазах Миясэ читает ужас грядущего сокращения. Все отраслевые газеты, представленные в корректорской на четвертом этаже типографии «Тайё», еле сводят концы с концами. То же можно сказать и о самой типографии, поэтому она всячески старается удержать у себя эти газеты, хоть они не всегда аккуратны в платежах. А чай здесь все-таки дрянной и плохо пахнет с канала…

— …Наверное.

— Вы говорите «наверное», а как же ваша газета? Ох и плохи дела, ой как плохи! — качая головой влево и вправо, он наливает Миясэ чай.

— Это только между нами. У нас тоже, похоже, уволят одного… — говорит Эндо и быстро втягивает голову в плечи.

От неожиданного сближения с человеком, общение с которым до сих пор не выходило из рамок обычного приветствия, Миясэ становится не по себе. Для Эндо чье-либо увольнение как бальзам на душу. «Хотя, если б я узнал о его увольнении, чего греха таить, мне бы стало чуть повеселее. Неужели так убога человеческая натура?» — с грустью думает Миясэ.

— Тут на днях поймали мошенника, который покупал сигареты в торговых автоматах за переделанные корейские монеты по пятьсот вон. Для нашей газеты это большая неприятность. До чего люди только не додумываются! У нас даже есть материал о поддельных монетах… А вас я понимаю…

Не расставаясь с чашкой, Эндо продолжал свои сочувственные излияния. Ведь все эти разговоры, связанные с его дракой с Нисикавой, возникли не на пустом месте — они дали выход тревожным настроениям, воцарившимся в корректорской и наборном цехе типографии.

Плохи дела, — слышит Миясэ у себя за спиной голос представителя газеты, специализирующейся на ювелирном бизнесе. С ним он вообще никогда не разговаривал.

— О чем вы?

— Да я по поводу вашего конфликта… Впрочем, и так все ясно. — Он извиняется и тянется к электрочайнику. Из рукава его белой сорочки выглядывают старомодные часы с толстым стеклом. Миясэ уже порядком устал от подобных участливых разговоров.

— Ну ладно. — Слегка кивнув головой, Миясэ покидает уголок чаепития и направляется к своему рабочему месту. «Может, больше не встретимся, — думает он, — Пожалуй, так будет лучше…»

С этими мыслями Миясэ встречается глазами с неподвижно сидящим за своим деревянным столом у нагревателя Савамурой и, резко повернувшись к Эндо, громко говорит:

— А насчет увольнения я пошутил!

Глаза Эндо округляются, но через секунду он уже понимающе трясет головой. Даже подмигнул: мол, все останется при мне.

За столом «Компанимару» разговаривает по мобильнику мужчина из газеты, связанной с медикаментами. Миясэ ставит свою чашку на стол и садится на старенький стул. В глубине комнаты он видит темные очки Савамуры, который сидит, уткнувшись лицом в сведенные на уровне рта руки. Миясэ кивает ему, а в ответ тот вместо теплого приветствия лишь на секунду расцепляет руки.

«В чем дело, старый хрен?..»

Миясэ достает с полки у окна подборку кошачьих фотографий «Я — самый главный» и швыряет ее на стол. Ведь в газете было черным по белому написано, что присланные фотографии обратно не возвращаются, так нет же, обязательно найдется кто-нибудь не представляющий дальнейшей жизни без фотографии своего спящего кота. Все снимки мало чем отличаются друг от друга — свернувшиеся клубком котофеи напоминают ему запрятавшихся в землю личинок жуков.

— …это антигистаминное средство нужно употреблять три раза в неделю… Да, да, снижает аллергию, это отечественный производитель — японская фармацевтическая компания…

Вполуха слушая телефонный разговор сидящего рядом сотрудника, Миясэ перебирает фотографии зверьков, которых их хозяева называют своими королями, и раскладывает их на две пачки — одни с указанием адреса и клички на оборотной стороне и другие — без надписи.

Будьте особенно внимательны — давать это лекарство в сочетании с антидепрессантами…

А вот и котята ангорки, свернувшиеся клубочком на подушке стула. Они похожи на пушистые мохеровые комочки. Если бы такую прелесть увидела Тамаки, то ее радости не было бы предела.

Разложив фотографии в два больших конверта, Миясэ поднялся со своего стула и медленно направился к лифту. По дороге перебросившись словечком с корректором Окудой, он заходит в кабину. В закрывающихся дверях лифта он видит в глубине неподвижную фигуру Савамуры, сидящего за своим столом в прежней позе. Сложив на груди руки, тот неотрывно смотрит на него. «Чудак, живущий в погребе с черепами на полках. Да нет, это мой новый начальник?!» — смеясь про себя, Миясэ неотрывно смотрел на его сгорбившуюся фигуру, пока она не скрылась за сомкнувшимися дверями лифта.

— В чем дело, старый хрен?.. — пробормотал Миясэ, в последний момент согнув голову в знак приветствия.

Пушистый мех торчит в разные стороны, а спереди будто накинут передник. Коричневые и черные полоски очаровывают своей непропорциональностью.

Увидев Миясэ, ангорка из «Анимюза» замерла и прижалась к полу. На ее холке обозначились два бугорка, казалось, еще мгновение — и она удерет на полусогнутых вдоль стены. Игрушками и лакомствами с трудом заманили кошку в специальную клетку и, погрузив в такси, Миясэ с увязавшимся за компанию Кувадой покатили на квартиру в Готанде.

В машине кошка высовывала свои клинообразные когти в прорези клетки, и Миясэ от нечего делать щелкал по ним своими длинными пальцами. Тогда из клетки доносилось сдавленное ворчание. Потом ангорке, видимо, надоело злиться, и когда Миясэ поднимался с клеткой по лестнице, она лишь нежно мяукала.

Сразу после звонка из-за двери послышались быстрые шаги бегущей по коридору Тамаки. Веселый топот совсем не соответствовал мрачному настроению Миясэ. С другой стороны, в нем слышалось некое успокоение.

— Ты принес? Ангорку?! — радостно закричала Тамаки, увидев клетку с кошкой. — Ух ты, ангорка! — Она затрясла перед собой зажатыми в кулачки тонкими ручками, затем бросилась на шею Миясэ и ткнулась губами в его щеку.

— Ну, хватит. — Он отстраняет свое лицо, Тамаки в недоумении замирает на миг, и вновь прежняя радость брызжет из ее глаз.

— Быстрее показывай!

«Как же часто меняется ее настроение», — думает Миясэ по дороге в гостиную. Она закрывает дверь на балкон. Он ставит клетку на пол, из нее доносится тихое мяуканье.

— Какой приятный голосок!

Видя краем глаза дрожащую от возбуждения Тамаки, Миясэ открывает дверцу. Из створок появляется розовый носик, он внимательно обнюхивает пол перед клеткой. Затем показывается и вся кошка; пригнувшаяся так, что шерсть на пузе волочится по полу, она с быстротой молнии шмыгает в васицу. Царапает татами, выскакивает оттуда, пересекает гостиную, мчится по коридору и наконец забегает в ванную.

— …Постой… — гоняясь по всей квартире за кошкой, говорит Тамаки, но теперь ее голос звучит совсем иначе.

— Коити… Ты можешь выслушать меня?!

Может, ей не нравится то, что кошка оказалась взрослой? И вправду, топает как лошадь, думает Миясэ.

— Что такое?

— Это же не… ан… ангорка?

Сначала Миясэ не понял, что она имеет в виду.

— В чем дело?

Эта кошка не ангорка, правда? — вытянув губы, растерянно произносит Тамаки. Тем временем кошка вернулась в гостиную и, выгнувшись дугой, стала тереться об ее ноги.

— Это же не ангорка, правда?

— …Тамаки, что ты городишь?

Миясэ вспоминается неоплаченный счет за ангорку в «Анимюзе», к этому добавляются хлопоты со свадебным банкетом, заказанные, но еще не выкупленные полностью обручальные кольца, приглашения, квартира, мебель… лавиной движутся на него всевозможные обязательства. Кажется, они разрывают его тело на куски.

— Что ты городишь, Тамаки?!

Перед глазами встает разбитое его кулаком лицо Нисикавы, пытается тупо пошутить типографщик Сасада, воняя кимчи. Миясэ видит свое искаженное отражение в темных очках Савамуры, рядом с ним его любовница Тиба с желтым налетом на зубах; сперма мужчины, с которым Тамаки изменяла ему в Кобе, отдает спиртным. В баре «Наполеон» он с Фуруя пускает сигаретный дым у стойки и луч подсветки захватывает его. Нет уж, а не лучше ли замутить с той девчонкой с дог-шоу? Ну, уволят с работы, останусь перед свадьбой в долгах, как в шелках, убью кошку, пойду к Савамуре и буду поджидать покойников в холле больницы! Ты это понимаешь, Тамаки?! Да, что б ты сдохла! Я буду дрочить, представив другую бабу, и ты сдохнешь только от этого! Сдохни, тварь!..

Я схвачу за тонкую шею эту кошку, которая трется у твоих ног. Да, вот этими паучьими пальцами я сверну ей башку, теплое и мягкое тело положу в полиэтиленовый пакет и выброшу с балкона на проезжую часть улицы Хассан-дори…

— Моя масенькая, как же ты попала к нам в дом?

Бред Миясэ прервался, будто щелкнул затвор фотоаппарата. От неожиданности он трясет головой. Перед ним, присев на коленки, Тамаки гладит за ухом кошку.

— Тебя привели по ошибке, ты заблудилась, да?

В обрамлении черных волос белеет ее шея, выглядывающая из широкого ворота серой кофты. Миясэ с трудом успокаивает дыхание. «Свадьбы не будет!» — чуть не слетает с его языка.

— Коити… А хочешь, я скажу, что делала в Кобе?..

Глубокий вздох вырывается из его груди.

— Давай попробуй! Злиться не буду…

Он пристально смотрит на Тамаки, которая снизу заглядывает ему в лицо. В уголках ее губ затаилась улыбка.

— …Все было… как ты и… думал.

Взяв кошку себе на колени и слегка выпятив губки, она поглаживает ангорку.

— …Хоть ты и попала ко мне по ошибке, но все равно милая… — говорит Тамаки дрожащим голосом и, закрыв глаза, прижимается щекой к кошке.

— То, что ты сейчас думаешь, то я и сделала…

— Эта кошка — чистокровная ангорка!

— Коити, ты никогда мне не даешь слова сказать.

— Я тебе еще раз говорю, это чистокровная ангорка.

— Нет же… ангорка гораздо пушистее, шерсть у нее длиннее… И сама она намного меньше…

Оставаясь на месте, ангорка повернула мордочку и уставилась своими небесными глазами на Миясэ. Большие зрачки, как тонкие веретенца, то расширяются, то сужаются. «Она же гипнотизирует меня!» — подумал Миясэ и ответил ей таким же пристальным взглядом.

Ему вспоминается время, когда он остался один в пустой квартире после расставания с Тамаки. На горизонте стоит человек с белой головой. Вдруг он представил свои разлагающиеся останки в белой пелене. Тамаки среди холодной пустыни.

Когда, скрестив на груди руки, Савамура пристально смотрел на меня, он видел перед собой будущего покойника.

— Ты снова опоздал, а? О чем я хотел сказать?.. Тебе несколько раз звонила какая-то Тиба.

Миясэ появился в редакции в начале пятого, все, кроме Нисикавы, как назло разъехались. Синяк на его лице немного уменьшился, но стал еще темнее. В комнате были только они двое. В воздухе редакции сильнее обозначилась пыль на обогревателе и резче чувствовался запах краски свежих газет.

Миясэ бросил на стол Найто конверт с фотографиями кошек из серии «Я — самый главный» и взял с полки предназначенный для зоомагазинов каталог домашних любимцев. У него не было сомнений в приобретенной в «Анимюзе» ангорке, просто хотелось понять, что под ангоркой подразумевала Тамаки.

Наверное, поменьше величиной, более пушистая, с шерсткой подлиннее и чтоб вилась. Глазки слегка скошенные по уголкам. И чтоб с грустинкой и в то же время веселой и задиристой, как чин — японская моська.

Гималайка, русская голубая, сомалийка, американка короткошерстная…

— Миясэ, как у тебя дела со свадьбой, продвигаются?

«Какое тебе дело до моей свадьбы?» — недовольно подумал Миясэ, продолжая перелистывать каталог.

Ответил уклончиво:

— Да нет, не особенно…

Абиссинка, бенгалка…

В этом деле самое главное — ни о чем не думать, бац-бац — и готово. Надо бы вам понаделать спиногрызов, будут вякать… блин! Не совпадает число строк.

Вытянув свои нездорового цвета губы, Нисикава делает нужные замеры.

Миясэ живо представляет свое увольнение и прощальные слова. Вернувшись к каталогу, Миясэ натыкается на фотографии кошек породы золотая и серебристая шиншилла. Ах вот что имела в виду Тамаки! У золотой шиншиллы ничего общего с ангоркой. Эта порода пользуется большой популярностью у любителей кошек, Миясэ же она совсем не нравилась. Приплюснутая мордочка, застывшие слезы в больших глазах. Глядя на эту шиншиллу, Миясэ рассмеялся про себя: как же Тамаки умудрилась перепутать ангорку с шиншиллой? Одновременно с этим нечто похожее на грусть или разочарование комком подкатывает к горлу.

То, что ты сейчас думаешь, я и сделала…

Стараясь избавиться от ее голоса, Миясэ теребит волосы. Неужели из-за ее родственников в Кобе придется менять день свадьбы? Сколько выложить за свадебные кольца? Список приглашенных. Переезд. Разъяснения насчет ангорки. Совместная жизнь с Тамаки…

Малейшее расхождение во вкусах создает трещины в отношениях. И это все до самой смерти?

Среди таких невеселых раздумий раздается телефонный звонок. Миясэ поднимает трубку и слышит низкий, спокойный голос Тибы, той женщины, что звонила ему уже не раз.

— Это Миясэ-сан? Наконец-то… — Вдруг ее голос отдаляется, наверное, отвечает на другой звонок. Миясэ щурит глаза: похоже, говорит еще об одном покойнике.

Наш главный редактор хотел бы с вами поговорить. Что-то важное… Не могли бы вы позвонить на четвертый этаж типографии «Тайё»?

— А этот, как его, Ёсикура, что с ним, поправился или нет? — спрашивает Миясэ о том больном раком печени сотруднике, о котором говорил Савамура. Мысль об этом несчастном не выходит из головы.

— А?.. Дело в том, что… это было вранье.

— Не понял?!

Савамура соврал вам, у нас в фирме нет никакого Ёсикуры, — все это она произносит отчетливо, низким деловым голосом, — А по больницам хожу только я!

Итак, эта скромная девушка в дешевом пальто из искусственного меха, с застывшим наподобие маски театра «Но» лицом шепчет на ухо родственникам усопшего: «Примите наши соболезнования!» От этой мысли имидж газеты «Мёдзё» уменьшился до игольного ушка.

— Я сразу позвоню, — сказал Миясэ, чтобы побыстрее избавиться от гнетущего голоса на другом конце провода и закурил.

Какой мрачный голос у этой женщины! — говорит Нисикава, почесывая линейкой спину, и добавляет: — Как у покойника.

— …Она и есть покойник.

Держа сигарету своими длинными пальцами, Миясэ вспоминает мутные глаза Савамуры за стеклами темных очков. Итак, он обнаружил, что готов перейти на работу в газету «Свастика» с твердой зарплатой в пятьсот тысяч иен хоть к покойнику, хоть к голубому. И все это для того, чтобы не допустить краха их отношений с Тамаки. Для совместной жизни с Тамаки, которая спала с незнакомцем в Кобе? А может, в этом и заключается план Тамаки, как жить с мужчиной, которого мучают подозрения, — сохранять реальный или надуманный секрет?

Пожевывая фильтр сигареты, Миясэ набирает номер типографии «Тайё» и просит, чтобы его соединили с газетой «Мёдзё». Потом он слышит привычный голос секретарши — женщины средних лет и, наконец, глухой голос Савамуры: «Слушаю!»

Здравствуйте, вас беспокоит Миясэ из «Компанимару».

— A-а…

Наступает длительное молчание, в трубке слышны разговоры сотрудников отраслевых газет.

— Ну как, решился? Вообще-то мог бы сам подойти ко мне.

— Судя по всему, господин Ёсикура умер от рака печени? — говорит Миясэ нарочито веселым голосом.

— Да… умер. — Слышится шуршание-это Савамура достает из бумажного пакетика дзинтан. — Ну и что же ты надумал?

— Да вот хотелось бы серьезно обсудить ваше предложение…

Говоря эти слова, он слышит, как цокает языком Нисикава. По тону разговора он наверняка понял, что речь идет о переходе на новую работу.

— Однако… не подходишь ты нам, Миясэ.

— Что?

— У тебя в последнее время, прямо говоря, испортилось лицо… Сегодня целый день за тобой наблюдал — плохое лицо. Дело в том, что нашей фирме нужно ничего не выражающее лицо, как у покойника. Помнишь, ты кричал кому-то «сдохни»? Это в нашей работе никак нельзя. Нельзя показывать, что ты живой. Люди, пока живы, ничего не значат…

— Идиот!!!

Заорав, Миясэ бросает трубку. Нисикава, посмеиваясь, смотрит ему в лицо.

— Как ты грубо кладешь трубку. Так с клиентами не разговаривают!

— Это… покойник!

Ему видится Савамура, который сидит в своей зловонной норе, подняв на лоб солнечные очки, и вытирает тыльной стороной ладони выступившие от смеха слезы. Обвитый потемневшими кишками нескольких трупов, он с наслаждением готовит свое дурно пахнущее варево из некрологов. В его распоряжении карандаш «2М», рукописные листы, телефон и страсть к покойникам.

Думая уже о доставленной, наверное, на квартиру в Готанде двуспальной кровати цвета слоновой кости, Миясэ пишет статью о кастрации и стерилизации кошек и собак. Ангорка, конечно, уже нашла свое место — удобно устроилась на новой софе и умывается лапой. Тамаки тоже рядом. Теперь вдвоем они одинаково смотрят на пока еще пустую квартиру.

…То, что ты… думаешь…

Это Тамаки говорит мне, находящемуся в ней мужчине, который занимался онанизмом, представляя ее соитие с незнакомцем из Кобе? Или же это приглашение полностью доверять любимому человеку?

Миясэ чувствует, как в белой пелене призрачного леса Тамаки сурово испытывает его. Нет, она правильно сказала — все это мое воображение? Тамаки думала о совсем другой кошке, полной противоположности ангорки…

Изо рта вырывается легкий смешок. Он превращается в пузырьки, которые, извиваясь, поднимаются вверх. «Как застывшая пена, бесформенные камушки», — думает Миясэ.

Его карандаш бежит по бумаге. Стоимость операции одной суки около тридцати пяти тысяч, кобеля — тысяч двадцать пять, для кошек цены пониже.

litresp.ru

---

Смотрите также

• 
  Ребенок вода
• 
  Водой холодной
• 
  Термолиз воды
• 
  Norda вода
• 
  Вода бурлива
• 
  Евпаторийская вода
• 
  Пирита вода
• 
  Вволю воду
• 
  Адсорбированная вода
• 
  N2O5 вода
• 
  Марсианские воды